Аксенов и расцвет, который не состоялся

Артем Малютин — Казань

83 года назад в Казани в семье журналистки и писательницы Евгении Гинзбург и крупного партийного деятеля Павла Аксенова, впоследствии репрессированных, родился Василий Аксенов, который стал одной из наиболее заметных фигур советского литературного процесса.

Несколько лет назад, во время моей учебы в институте, в достаточно образованных и достаточно мною уважаемых компаниях считалось правильным только одно отношение к прозе Аксенова — в лучшем случае ее полагалось перерастать и желательно говорить об этом, как о деле завершенном. Если меня не подводит наблюдательность, сегодня в точно таких же, но уже посторонних, тусовках суждения об Аксенове изменились мало.

Избегайте разговоров о его месте в литературе, если дорожите репутацией серьезного собеседника и не хотите ловить на себе взгляды снисхождения ваших знакомых-умников. Графоман-шестидесятник, в литературу попал по ошибке и на протяжении всей своей затянувшейся карьеры то воспевал собственные сексуальные помешательства, то эстетизировал антисталинскую агонию — так они рассуждают.

Представьте теперь, каково приходилось мне, у которого все полки были заставлены аксеновскими книжками. Уже не упомнить, сколько раз я ввязывался в споры, не предполагавшие победителя. Вернее, победителем из них всегда выходил сам Аксенов, как выходит всякий раз любой писатель — просто по факту дискуссий о его произведениях.

Все усложнялось тем, что оппоненты часто располагали более убедительными, чем у меня, аргументами — критиковать Аксенова есть за что. За излишнюю гротескность, сомнительные эксперименты с формой и художественными средствами, за очевидные для всех перегибы с тематикой ЧК и кровавых ужасов 1937-го.

Для иллюстрации сгодится хотя бы отвратительный эпизод из «Московской саги» с запором у Сталина: больничная палата утопает в его миазматических кишечных опорожнениях. 

«Через несколько минут состоялся прорыв линии обороны, пролом вавилонских стен, называйте это как угодно, но только не выходом сталинского дерьма. Между тем дерьмо шло и шло, сестры не успевали менять и выносить судна, победоносно лопались пузыри газа, с ревом, подобным дальнему камнепаду, пробуждалась перистальтика. Смрад шел разнородными волнами…», — и т.д.

Но это не все, что предложил миру Аксенов, и было бы нечестно не принимать во внимание его новеллистического мастерства и редких, но безусловных, как в случае с романом «Остров Крым», писательских прозрений.

С Аксеновым и его героями у меня как-то удивительно совпала частота колебаний. Начиная с ранних повестей («Коллеги», «Апельсины из Марокко», «Звездный билет») и заканчивая последними романами («Москва ква ква»), из всех его книг неудержимо прет молодость и романтический авантюризм:  

«Я хочу жить взволнованно! — с вызовом ответил Максимов. — Все равно где, но так, чтобы все выжимать из своей молодости. Вот если бы мне сказали: лезь в эту ракету, и тобой выстрелят в космос, и ты наверняка рассыплешься в прах во имя науки, — я бы только “ура” закричал». («Коллеги», 1959 — KazanFirst). 

Он не был писателем больших идей, и это, может быть, его главное преимущество как автора, а если хотите, то и его манифест. В России изобилие пророков и мыслителей, но мало профессиональных литераторов. Полвека назад таковыми были разве что Стругацкие, разве что Юрий Трифонов, немного позже — Сергей Довлатов. Таким был Аксенов, который, кажется мне, презирал сами идеи мессианства и исключительности — русской ли, чьей ли другой: «У вас второе поколение спасшихся, не говоря уже о третьем, начинает мечтать о суровых объятиях передового, хотя и самого тупого, народа в истории. Суицидальный комплекс, нравственная деградация». («Остров Крым», 1979 — KazanFirst).

Не меньше Аксенову претили вождизм с синдромом «сильной руки» — так характерные для среды его обитания. Тем более претили, что в силу медицинского образования он хорошо знал: вождь, художник и врач рождаются, болеют и умирают одинаково.

По большому счету, всю жизнь он писал одну книгу, в каждой строчке которой провозглашал начало какого-то всемирного гуманизма — наверное, это чересчур наивно, но Аксенов вообще не был сторонником всего выпирающего, превосходящего, насильственного, считал, что обществу не к лицу подавление меньшинства большинством и военная гегемония.

Ему не обязательно быть гениальным писателем, достаточно быть просто хорошим. Как и стране, в которой он жил — ей, по Аксенову, пора избавиться от комплекса величия, и, наконец, стать пригодной для жизни ее народа. Как и каждому из нас достаточно всего лишь честно делать свою работу и постараться не мешать соседу.

Помню, как в 2007 году по телевизору анонсировали первый «Аксенов-фест» в Казани. С экрана Андрей Макаревич называл Акеснова писателем, сломавшим «железный занавес». Так ли это — не знаю, скорее всего, занавес грохнулся под собственной тяжестью. Убежден в другом. Аксенов — автор не состоявшегося духовного расцвета России, который именно тогда, в 60-е, был особенно возможен. К тому времени она достаточно оправилась от войны, и для расцвета у нее было все необходимое. Однако страны с человеческим лицом не получилось, вышло совсем наоборот: те же преследования, подавления и военная гегемония. Допускаю, что так и выглядит человеческое лицо, но уверен, Аксенов так не считал.       

Днем 6 июля 2009 года я был дома, когда в новостях сообщили о его смерти — до этого он больше года пролежал в институте Склифосовского. Я позвонил другу и сказал, что умер Аксенов, в ответ услышав что-то непечатное. Смысл был примерно такой: пора уже ему (вообще-то сцена вполне аксеновская).

Сейчас думаю, что было и правда пора: не дай бог Аксенову увидеть, как его книги во второй раз становятся злободневными. Теперь, когда вождизм повсеместен, а комплекс величия в стадии рецидива, когда по телевизору насаждается рознь, военные амбиции разрастаются, а духовный расцвет опять не состоялся.