Вера Полозкова: «Написание текстов можно приравнять к ползанию на коленях от Владивостока до Ленинграда»

Московская поэтесса о маньяках, религии, Анне Русс, самоцензуре и каторжном труде журналиста-писателя.

Полозкова — поэт  цифрового века, чьи отрывки стихов моментально разлетаются на цитаты по профилям в соцсетях, глубоко пуская корни в рунете. В момент внезапной славы, Вера работала гардеробщицей в Москве, как вдруг проснулась утром знаменитой, начиная покорять территорию уже за МКАДом. В настоящее время, она является одним из авторитетных поэтов современности.

— Вас пугают выступления на новом месте, глядя в тёмный зал? Например, как прошло Ваше единственное выступление на сцене казанского УНИКСа?

— Да, он достаточно «холодный». Он больше похож на конференц-зал, нежели на театральный или клубный. В нём легко теряешься. Глядя в эту уходящую вверх темноту, мы с музыкантами чувствовали себя довольно жутко. Стояли за кулисами и решали, как через всё это сразу переступить, заполнив зияющие пустоты между зрительскими креслами. Просто не знали, как себя при этом вести, ведь мы ещё не профи выступлений, а только учимся.

— Казань оправдала Ваши ожидания?

— От концерта остались хорошие впечатления. В процессе выступления мы сначала не понимали, нравится публике или нет — многие сидели в телефонах и айпадиках, с подсвеченными в темноте  мордочками. Кто-то входил-выходил из помещения, хлопая дверью. Нам казалось, в зале была такая движуха, что зрителям вообще просто не до нас. Но когда по окончанию выступления весь зал встал, хлопая и вызывая нас на бис – мы оторопели. Музыканты вообще не понимали, что на самом деле происходит, не веря, что публике действительно понравилось.

— Для чего была введена музыка в выступления? Именно это новшество вы с Михаилом Козыревым назвали поэтристикой?

— Да, мы с Мишей вообще придумываем много чего интересного. Музыкальная часть была задумана для развлечения публики и разрядки окружающей обстановки, потому что, если стоять на сцене и читать два часа только стихи – можно сойти с ума и окончательно потерять публику. Максимум через 30-40 минут в зале бы никого не осталось, да я сама бы, как зритель такой пытки не выдержала (смеётся). Кроме того, у нас разу появляется командный дух. Мы вместе что-то творим, создаём. И маловероятно, что меня одну можно было куда-то заставить поехать, а вместе – это такая тяга к приключениям. На самом деле, музыка и текст – это абсолютно новый формат. Такая смесь делает людей проницательнее, заставляя более глубоко и вдумчиво воспринимать звучащие тексты. Я с самого начала знала, что просто чтение со сцены – исключено, это обязательно должна быть какая-то постановка: либо театральная, либо музыкальная. Мы стараемся, чтобы наше выступление было гармоничным и наполненным смыслом без лишних пустот – именно для этого нам и нужна музыка.

— Что Вы сейчас читаете? Есть что-то любимое?

— В плане русской и вообще классической литературы, у меня большие пробелы, так как я училась на журфаке, и нам приходилось читать программу быстро, не вдумываясь и по диагонали. Так что сейчас вместо классики я читаю что-то современное и хулиганское (смеётся). Из современной поэзии, кроме прочих, мне очень нравится Аня Русс, которая бывает на моих концертах. Но кроме признанных поэтов попадаются и совсем незнакомые. Мне как-то дали почитать книжку со вклейками из стихов неизвестных авторов, и там я нашла потрясающие стихи 16-летней девочки из Новосибирска. При чём в тот момент я летела в самолёте направлявшемся в Новосиб. Я разыскала эту девочку, пригласила на свой концерт, где я прочла со сцены два её текста. Это были совершенно потрясающие вещи, поскольку стихи нельзя было датировать шестнадцатилетием. Со сцены звучали слова не ребёнка, а взрослого и понимающего жизнь, человека. Было сложно поверить, что это написал подросток.

— Вы добрый и достаточно оптимистичный человек, но Ваши стихи часто звучат зло, обиженно или рассержено – откуда такой резонанс?

— Это моя попытка найти себя и общий язык с этим миром. В частности, не все стихи у меня рассерженные, есть и тексты про счастье. Всё течёт и со временем меняется, включая моё литературное настроение. В «Знаке неравенства» собраны стихи о внутренних человеческих конфликтах, тогда, как в «Знаке равенства» наоборот, собраны тексты, призывающие всё внутри себя помирить. Сейчас всё постепенно внутри меня мирится с мирозданием, переставая воевать само с собой. Я надеюсь, что протестные настроения уже давным-давно покинули меня и больше не мешают жить в мире с мирозданием.

— Вы планируете попробовать себя, как актриса в театре или кино? У Вас есть любимые герои на сцене?

— У Вани Вырыпаева есть очень страшная пьеса «Июль», про маньяка. Так вот там этот маньяк попадает в больницу и влюбляется в санитарку, которая напоминает ему девочку из его детства. Именно эта санитарка и является моей любимой героиней. А сам театр случился со мной ещё в 2008 году, и с тех пор я уже несколько лет работаю в «Практике», но это не классический жанр, не классические постановки – это современные подмостки из экспериментов и поэтические спектакли. Для выступления в классическом театре, мне бы просто не хватило совести. Это было бы нечестно по отношению к зрителю выходить на сцену в красивом платье и говорить «Любите ли вы театр так же, как люблю его я?» Это никому не нужно. Мне больше интересен современный жанр, и я считаю, что в нашей стране сейчас ситуация с современным театром просто катастрофическая – никто не ставит современные постановки, считая их убогими и  изгоями сцены. Ваню Вырыпаева ставят по всей Европе и один-два театра в нашей стране. Так что если бы я играла, то именно в западных странах, поднимающие остросоциальные проблемы. Если делаешь что-то, то нужно этим гореть. Чтобы я снялась в кино, нужно, чтобы это был по-настоящему крутой сценарий. Я как-то проходила кастинг на роль безбашенной героини, у которой семь пятниц на неделе и зелёные колготки, но мне отказали, объяснив это тем, что у меня слишком суровое лицо (смеётся).

— Вы занимаетесь самоцензурой текстов?

— Нет. Я считаю, что тебя любят именно за то, какой ты есть на самом деле. Ведь когда мы только начинаем завоёвывать аудиторию, мы ведём себя естественно, без ненужных масок и лишнего выпендрёжа. Но когда захватываем аудиторию, тут же надеваем пиджаки и строгие галстуки, диктуя другим, что можно, а что нельзя – это основная проблема современных блогеров с большим количеством подписчиков. Я считаю подобное поведение преступлением перед аудиторией, так как ты обманываешь не только других, но и самого себя. Мне как-то прочитали лекцию о том, что я должна следить за своими словами в текстах и не упоминать в них об  алкоголе, чтобы не толкать своих читателей к дурным привычкам. Моё мнение – нужно общаться со зрителем проще, как с ребёнком, и на его языке, тогда публика точно сможет понять тебя и отличить плохое от хорошего.

— Политика и религия в наше время и в нашей стране очень тесно переплетаются, вызывая бурю эмоций и негодования у общественности. Ваше мнение по этому поводу?

— Я считаю, что во всём надо сначала как следует разобраться. Если взять, к примеру, нашумевших Pussy Riot, то их действия я не поддерживаю. Но реакция со стороны церкви и властей – тоже меня не устраивает. На самом деле, виноваты все, но если поддерживать какую-то сторону, я выберу, конечно, девчонок. Судите сами, норвежский террорист, убивший 77 человек, сидит в зале суда в комфорте и на мягком кресле, а девчонок за хулиганскую выходку посадили в клетку и приставили к ним отряд полиции за то, что они спели в храме. И судят Pussy Riot по всей строгости закона, хотя я считаю, что их нужно наказать, но отпустить. По сути, у нас более серьёзных проблем в стране хватает, чем зацикливаться на надуманных вещах.

— Как родные относятся к Вашим текстам? Они наверняка видят в них гораздо больше, чем посторонние люди.

— Моя мама сначала была в понятном ужасе с той позиции, что «Я тебя кормлю вкусно, а ты с каждым днём всё пишешь грустнее и грустно», но сейчас всё наладилось, и мои родные ходят на мои выступления и спектакли. Что касается друзей, то с теми людьми, с которыми мы знаем друг друга уже десять лет – ничего не изменилось. Появились какие-то дружеские подколы, но это нормально. Мне очень приятно, когда они собираются по десять человек и приходят на мои выступления. Но чтобы из-за моего творчества между нами было какое-то резкое размежевание, и мы вдруг перестали общаться – нет, такого никогда не было.

— При таком стихотворном багаже, есть в будущих планах сделать стихи песнями и запеть самой?

— А я пою, я в детстве обучалась в нескольких хорах, поэтому, могу точно сказать о наличии у меня голоса и слуха. Мы ездили на гастроли с ребятами из казанской группы JUKEBOX, где я была именно в роли певицы, выступали в Москве и Питере, но до Казани с этим проектом так и не доехали. Хотя, JUKEBOX сами не тянутся с концертами в Казань, поскольку считают, что здесь их мало кто знает, и их выступления будут никому не интересны. Что касается песен, Сурганова забрала у меня один текст под песню и даже сняла на неё клип. В целом, мои тексты очень сложно положить на песенную музыку, если только это не реп. Для песен нужно писать специальные песенные тексты, а у меня нет такой цели  в будущем.

— Что для Вас сложнее всего?

— Усидчивость. Мне её очень не хватает. Сложно заставить себя сесть и начать писать, всегда найдётся куча мелких супер важных вещей, которые тебе нужно сделать именно здесь и сейчас. Чем больше ты живёшь, тем больше у тебя накапливается отвлекающих факторов от основного дела. Для меня, как и для любого журналиста, самым сложным является написать первый абзац в тексте. Легче сыграть подряд 10 концертов, чем написать статью для журнала в 15 тысяч знаков, но как становится легко, когда ты её уже написал. Нужно просто вовремя собрать себя в кулак и сказать слово «Надо!» Письмо – очень тяжёлый труд, который можно прировнять к ползанию на коленях от Владивостока до Ленинграда.

Лера Гарипова