Нияз Гафиятуллин: «Надо стремиться не к тому, чтобы дети не уезжали, а к тому, чтобы возвращались»

Здесь даже на переменах говорят на английском и читают Толстого на иностранном языке, здесь учатся дети из разных стран мира, с самых юных лет постигая азы образования по международным стандартам. О международных трендах в образовании и будущем индустрии — в интервью главного редактора KazanFirst Полины Симаковой с директором Международной школы Казани Ниязом Гафиятуллиным.

— Нияз Мансурович, Международная школа Казани основана в 2014 году. Расскажите немного об истории появления такого знакового образовательного учреждения — о зарождении идеи, почему возникла необходимость в открытии подобной школы?

— Здесь сошлось сразу несколько векторов в одной точке. Первый вектор — мы в 19 гимназии, где я тогда работал, обсуждали и изучали мировые тренды в образовании, в какую сторону надо идти, развиваться. Было такое ощущение, что мы в Казани, Татарстане, России исчерпали идеи. Начали интересоваться, что делается в мире. Тогда и тренд был на гранты, открытость. Привлекались в Татарстан сингапурские технологии, очень много учились.

Есть такая система — международный бакалавриат. Мы тогда командой решили, что ее надо внедрять и начали в этом направлении развиваться, набирать компетенции.

В коллективе проводились семинары. Руководство, менеджмент школы направлялись на различные международные стажировки. Стали думать, что было бы неплохо в каком-то виде эту международную программу запустить.

При этом на уровне руководства республики, города росло понимание, что Казань должна занять свое место на мировой арене. Надо понимать, что любой город, который ставит перед собой такие масштабные задачи, должен соответствовать определенному, назовем его так, чек-листу. Одним из важных его параметров является международная школа.

Возьмем любой известный мировой город — в нем россыпь международных школ. Это дает возможность привлечения инвестиций, построения международных контактов. Возможность развивать спортивные клубы. У нас очень много примеров смешанных, международных браков. Порой в таких семьях, когда задумываются о каком-то культурном коде, возвращают детей из-за границы. Но те оказываются не адаптированными к российской школе. К тому же у нас, в Казани, очень много спортивных клубов, куда приезжают легионеры, тренерский штаб, менеджмент иностранный. Встает проблема, куда отдать своих детей для обучения.

Или другой конкретный пример. Открылось консульство какой-то страны, привлекаются специалисты. Они до этого работали в другой стране. И у них семьи с детьми. А дети до этого учились в международных школах.

Представим такую ситуацию: я сотрудник казахстанского консульства, и меня отправили в азиатскую страну. Мне будет очень тяжело найти там себе школу по национальному признаку. Поэтому на выручку приходят международные школы. В нашем случае для этого есть выход. И ребенок из своей международной школы переходит в другую международную школу. Таких примеров очень много.

Отдельная категория — те, кто задумываются об обучении детей за границей. Допустим, есть возможности, желание, ресурсы обучать ребенка за границей, но при этом не отрывать его от культурного кода. Хочется, чтобы он рос в нашей системе, наших ценностях. Мы даем такую возможность. Мы фактически говорим о себе так: «Обучайте детей за границей, не выезжая из Казани».

Таким образом, когда такая идея появилась, мы презентовали проект. Два интереса сошлись в одной точке. Было принято решение создавать международную школу. Фактически это такой экономический, политический и культурный драйвер развития для любого города, который хочет занять свое место на международной арене.

— Если говорить о российском и международном образовании, насколько велик разрыв между двумя этими системами?

— Если мы имеем в виду академические единицы, например математику, то дважды два четыре, и таблица умножения во всем мире изучается примерно в одно и то же время. Если мы говорим про закон Ома, то с ним знакомятся в разных странах учащиеся примерно в одном и том же возрасте. И так, какую отрасль ни возьми, с точки зрения содержательной в целом будет аналогичная картина.

Однако есть концептуальные вещи, которые будут различаться. Например, система оценивания. У нас школа аккредитована по системе международного бакалавриата. Отличается система домашних заданий, мотивации детей. По подходу IB более междисциплинарная. Если мы говорим про российскую систему, то она более разделена по предметам, и каждый предмет развивается сам по себе. Международный бакалавриат пытается эти предметы между собой объединить под какие-то проекты.

То есть различия будут, если брать в деталях. Опять же, что касается экзаменов. В IB нужно сдать шесть экзаменов, защитить три проекта и написать исследовательскую работу. В российской школе, чтобы получить аттестат, нужно сдать три экзамена.

Различия именно в таких аспектах. Содержательно — я бы не сказал, что сильно отличается.

— Вы аттестуете по международной или российской системе?

— В нашей школе дети могут получить два диплома: ЕГЭ и диплом IB. Но идти на оба диплома очень тяжело. Мы все-таки родителей в какой-то момент призываем подходить прагматично. Часть отказываются от международного диплома, часть — от ЕГЭ. Это с прицелом под то, как будет развиваться будущее детей, в какой стране, в каком вузе, по какому направлению.

«Мы приветствуем смешение культур, акцентов, рас, национальностей. Это то, что делает международную школу по-настоящему ценной»

— В школу принимают детей в возрасте от 3 до 16 лет. Насколько важна такая преемственность в образовании, когда ребенок растет внутри определенной системы от этапа к этапу? Сложно ли такой путь пройти, учитывая нынешнюю мобильность тех же дипломатов, специалистов международного уровня?

— Это, пожалуй, самый идеальный вариант. Но, как вы очень правильно заметили, особенность нашей школы — очень высокая мобильность учеников. Естественно, наиболее переменчива категория иностранных учащихся. У человека закончился контракт, он поехал в другую страну, устроил ребенка в другую международную школу.

Говоря о международных школах, если мы вынесем за скобки такие классические школы, как английские и швейцарские, то это формат, как у нас. Зачастую они несут в себе как раз такую функцию, закрывая потребности международного сообщества.

Про преемственность. Мне не нравится русское слово «текучка». Английское turnover, по-моему, звучит красивее. Но вот эта «текучка» среди иностранцев достаточно высокая. И это в силу природы самих их контрактов. Среди наших учеников она в пределах нормы находится. Многие принимают решение продолжать учебу в России. И зачем платить такие деньги за международный диплом? Логично же. Кто-то не справляется с нашей программой. Такое тоже случается, но не так уж часто. Мы рекомендуем осознанно отнестись к своим решениям.

Конечно, в идеале если дети с трех лет приходят и учатся до конца, тогда можно сказать, что они получили все, что мы могли дать.

— Сколько детей учится в школе? Какова доля иностранных учащихся?

— Сейчас у нас 650 учеников. Доля иностранцев, по понятным причинам, не очень большая. Примерно с 2014 года она понемногу снижалась. И не сильно пока увеличивается. Но думаю, что, когда наступит определенное геополитическое спокойствие, можно будет рассчитывать на то, что мы вернемся к более высоким числам.

У нас учится 20–25 иностранных учеников. Среди них несколько несколько из семей спортсменов. Треть — дипломатические службы. Треть — люди, проживающие в России, бизнесмены. Еще треть — наши учителя, которые сюда приехали со своими детьми.

— Если говорить о поступлении в международную школу, какой у вас сейчас конкурс на место? Что нужно, чтобы сюда поступить?

— Есть распространенный подход для приема учеников в школы для одаренных детей. Эти школы задают очень высокую планку. И все, кто эту планку проходят, отбираются в школу.

Мы работаем не так. Мы открыты для всех. Нам важно, так как образование происходит на английском языке, чтобы мы могли гарантировать приходящим детям, что они не попадут в ситуацию «неуспеха». Нам очень важно проверять уровень языка «на входе».

У нас есть разработанная система. Если ребенок потенциально знает свой предмет на твердую четверку, то, сдав вступительные испытания, он может к нам прийти учиться. Но зачастую именно преградой для поступления становится английский язык. Его надо подтягивать, потому что обучение ведется на английском языке.

Мы ежегодно проводим аудит знаний по достаточно продвинутой системе, которая помогает определить действительный уровень знаний ребенка, подстраивая вопросы на основе его ответов. Есть более «лайтовая» версия, которую мы предлагаем поступающим детям. На основании этого принимаем решение.

Чем младше ребенок, тем требования ниже. Мы понимаем, что если тебе семь лет, то где ты мог научиться английскому языку? Но если тебе девять лет, то твои одноклассники, к которым ты собираешься присоединиться, они уже несколько лет учатся на английском языке. Тебе надо подтянуться, потом уже приходить. У нас есть ребенок, который с шестого раза поступил. Мы не ставим крест на ребенке, не поступившем с первого раза. У нас три экзамена. Если на каком-то этапе сложности, то мы даем рекомендации — готовься и приходи.

Международная школа украшается иностранными детьми. Мы приветствуем смешение культур, акцентов, рас, национальностей. Это то, что делает международную школу по-настоящему ценной.

«Надо давать детям возможность почувствовать, что их жизнь принадлежит им»

— Как организован обычный школьный день?

— Наш учебный день отличается тем, что дети учатся дольше. Учебный год мы начинаем чуть раньше, где-то 25 августа. И заканчиваем чуть позже — примерно 10 июня. Это связано с тем, что у нас пятидневка. И нам нужно выдавать определенное количество часов за год.

Еще момент — в школе есть определенные корректировки с каникулами. Потому что работает много иностранных специалистов, а для них это святое. Например, католическое Рождество. Оно на неделю раньше, чем Новый год. Из-за этого у нас новогодние каникулы на неделю дольше.

Дети приходят примерно в восемь утра, завтракают, идут на уроки. Затем у нас пауза, когда они обедают и могут погулять, поиграть. Уроки продолжаются во второй половине дня. В 15:30 ужин, после чего дети или идут домой, или остаются на кружки. Рабочий день заканчивается где-то в 17:30.

— Какие кружки?

— Очень разные. Стараемся делить на три направления: академическое, творческое и спортивное. Они все у нас представлены. Проектируя школу, мы предполагали, что наше физическое пространство должно этому способствовать. Хочешь заниматься плаванием или футболом — есть зал, бассейн. Хочешь робототехникой — пожалуйста, к твоим услугам инжиниринговый центр.

Хочу сказать, что мы немножко пересмотрели кружковую деятельность. Сейчас в большей степени опираемся на желания детей. Не идем путем: так, мы запускаем робототехнику, шахматы и олимпиаду по английскому языку — записывайтесь. Мы говорим: «Скажите нам, что вы хотите. А мы под вас придумаем, сделаем, найдем специалистов». Есть такое слово agency. Можно как «агентство» перевести. Но и как такой «внутренний навигатор» у ребенка. Мы пытаемся это agency развивать в детях. Чтобы они принимали решения, хотели, где-то поборолись за то, что им нужно в школе.

— Можете привести пример инициативы, которая шла от ребят? Квиддич просили?

— Квиддич пока не просили. Мы пока только взращиваем эту систему. Хороший пример — пару лет назад команда по волейболу пришла и сказала: «Мы хотим волейбол. У нас есть команда». — «Что вам нужно?» — «Тренер и зал». Они начали развиваться. Потом сказали, что хотят на соревнования подать заявку. Согласовали, организовали форму.

Но теперь мы даже так далеко в детали не заходим. «Что вам нужно?» — «Форма». — «Знаете, где заказать?» — «Знаем. Закажете?» — «Закажем. Несите счет». Мы хотим, чтобы в своих решениях дети доходили до самого конца. Так должно быть, это наша философия.

Другой пример. Очень легко организовать такой праздник, как Новый год, Восьмое марта, в начальной школе. И со скрипом всегда в средней школе. Дети не хотят выступать, танцевать, стесняются. А в начальной школе родителям это прямо нужно: костюмы, концертный зал.

Мы этот вайб почувствовали. И приняли такое решение. У нас есть выделенный бюджет. И решили, что вот эту долю мы потратим на концерт в начальной школе. А с оставшейся частью поступаем так. Приглашаем детей — у нас есть student council, такой формат самоуправления — и говорим: «Мы за вас ничего придумывать не будем, есть бюджет, он ваш, делайте, что хотите. Понятное дело, что в рамках приличия». Они сами организовали вечеринку: концерт своими силами, еда, игры различные. Сами себе организовали праздник. Мы были, скорее, волонтерами-наблюдателями.

Вот такие подходы мы пытаемся внедрять в жизнь детей, чтобы инициатива исходила от них, а не от нас.

Во время работы в другой школе и уже здесь я начал обращать внимание, что мы очень много решений за детей принимаем, что в какой-то момент, когда они из школы выходят, не понимают, находятся в кризисе самостоятельности. Надо давать им возможность почувствовать, что их жизнь принадлежит им. Проблема, что они не туда поступают, занимаются не тем, чем хотелось бы, оно вот здесь и начинается.

Если взять, предположим, образовательную программу. Как учесть индивидуальные желания ребенка? У нас дети изучают, к примеру, такой концепт, как «революция». Изучают с разных сторон. Итог темы — презентация групп детей на тему революции. Но ребенок сам выбирает, о какой революции будет рассказывать: технической, культурной, буржуазной, Октябрьской или промышленной. Тем самым мы даем ребенку возможность владеть процессом своего развития, обучения. Он отвечает за то, что он делает.

Помню, был урок про Францию. И учитель организовал его в виде сценической постановки, суда над революционером. На технологии соорудили гильотину. Нарисовали декорации. Потом дети разделились на тех, кто «за» и на тех, кто «против». Это уже формат дебатов. Это показывает, как можно объединять предметы между собой, выделять различные точки зрения.

— Как Вы относитесь к профильному образованию? Есть ли у Вас подобное?

— К профильному образованию отношусь положительно. Но, давайте, расскажу опять же на примере нашей школы. В какой-то момент понял, что это очень круто и так надо делать.

Программа IB построена следующим образом. Включает три части: начальная, средняя и старшая школа.

Начальная школа — от трех лет и до четвертого класса. Учебный год делится на шесть частей. И каждая часть — один юнит, модуль. И в рамках этого модуля детям пытаются показать, как работает мир через связь всех предметов. Например, у нас был модуль о планетах Солнечной системы. И вот на математике дети считали планеты, рисовали эти геометрические формы. На уроке музыки отбивали ритм под песню про планеты. На уроке искусства рисовали. На русском языке учили стих «Раз Меркурий, два Венера, три Земля». Получается, что, вроде бы, одна тема, но с разных сторон вообще. Как итог — у детей появляется понимание этой темы с точки зрения всех предметов. Такой интегрированный подход о том, как работает этот мир.

В средней школе практикуется такой же подход, но в рамках предметных областей.

В старшей школе из этих предметных областей ученик должен выбрать себе предмет, который ему интересен. Как выглядит профильное образование? Есть набор базовых предметов. Но профильные предметы изучаются углубленно. Например, физмат что значит? У всех математики пять часов, а у нас будет восемь. Физики два часа — у нас будет шесть.

Как работает наша система? Есть шесть предметных областей: два языка, математика, гуманитарная, естественно-научная и творчество. В каждой области ребенок должен выбрать себе предмет. Естественно, язык номер один у нас — английский, здесь мы выбор не даем. Язык номер два могут выбирать из ряда: русский, испанский, французский. В математике могут выбрать алгебру или матанализ. В естественно-научном блоке — физика, химия, биология. В гуманитарном цикле — история, экономика, бизнес-менеджмент. В арте мы тоже выбор не предлагаем, но, если он вам не нужен, можно выбрать другой предмет дополнительно.

Представьте: шесть предметных областей, в каждой по несколько предметов. У нас 30 детей. Каждый из них выбирает себе то, что ему нравится. В 16 лет у ребенка уже сформировалось понимание, осознанность, что он хочет в этом мире делать. И появляется первый шанс в жизни, когда он берет ответственность на себя. И говорит: «Я выбираю английский, испанский, матанализ, экономику, физику и арт». А вот мне бы хотелось, чтобы мой сын выбрал арт, потому что там очень круто, там дети исследуют творчество различных художников, созидателей. У них в портфолио должно быть шесть выставок: фотовыставка, инсталляция, живопись. И серьезный анализ — они должны взять, например, Моне и по заданной теме написать эссе. Это очень серьезное культурное развитие.

Далее они должны выбрать из этих шести предметов три, которые будут даваться на продвинутом уровне. За счет этого у нас нет практически ни одного похожего расписания. Все говорят про индивидуальные траектории, учет особенности интересов детей. Пожалуйста, вот система, которая это делает.

Поэтому в систему профилизации я, в принципе, верю. Но следующий шаг в том же направлении можно было бы подсмотреть у международного бакалавриата.

— Как Вы относитесь к ЕГЭ? В сравнении, например, с традиционной системой оценки знаний? Есть ли перспектива возвращения традиционных экзаменов?

— Давайте вспомним. В свое время мы сдавали экзамен в школе. Точнее, четыре или пять экзаменов. Я сдавал математику, русский и татарский язык. Точно была физика.

Вроде, сдал. Но что дальше происходит? Я еще полтора месяца готовлюсь. И иду в университет, сдаю там экзамен. Я даже тогда задавался вопросом: почему? Поэтому ЕГЭ, по большому счету, универсализировал и стандартизировал этот подход.

Какую проблему решил ЕГЭ? В школе № 1 дети сдают экзамены, учителя принимают. И в школе № 10 принимают экзамены. И в школе № 1 другого города тоже принимают экзамены. Я даже не говорю тут про предвзятость. Но как мы можем обеспечить, что стандарт оценивания во всех регионах, школах одинаков? Как можем это проверить или гарантировать? Гарантировать очень сложно. Не потому, что какая-то коррупция. Просто система слишком разрознена.

Почему это было важно, чтобы конкуренция была честная? Да, были перегибы на местах. Но этот вопрос на сегодняшний день решили.

Представим, что вы государственный управленец высокого уровня, работаете в системе образования. Вам, чтобы понимать, как этой системой управлять, нужно получать какие-то данные. Мне кажется, очень тяжело управлять системой, которую ты не можешь измерить. ЕГЭ — понятный механизм получения обратной связи о системе, с которой ты работаешь.

Еще момент. Говорят, что ЕГЭ «дебилизировал». Все обвиняют. А я, если честно, большой разницы не вижу. Мы сдавали математику. Было тяжело. И сейчас в математике непростые задания. Да, ЕГЭ начинался как простой тест. Но сейчас стал достаточно серьезным. И если посмотрим на другие продвинутые страны, то там тоже проводят экзамены. И в тестовом режиме, и в таком.

Легко вешать всех собак на систему, которая не нравится. Проблема в том, что мы ЕГЭ демонизируем. Мы показали ситуации, когда учителя ругают, если у его учеников плохие результаты ЕГЭ. Учитель пытается детей мотивировать, подталкивать. И тут начинаются эти перегибы на местах.

На мой взгляд, если в системе образования и искать проблемы, то их надо искать не на выходе. Посмотрим на кадровый состав, на привлечение сильных учителей, на развитие этих учителей, назначение директоров. Надо проблему все-таки искать не в ЕГЭ. В международной системе дети тоже сдают экзамены. К этим экзаменам тоже готовятся. И тоже есть свои шаблоны. Да, он сдается по-другому. Но тоже определенным образом, в своем формате.

Моя позиция такая: ЕГЭ должен продолжать меняться. У ЕГЭ есть проблема. Каждый год не похож на предыдущий. Учителя готовят, все привыкли. Бах — по-новому. И все говорят, почему результаты плохие? А там формат вопросов поменяли.

ЕГЭ не задает вопросы, на которые на уроках не давали ответы. Если ты хорошо учился, старался, то у тебя на экзамене проблем быть не должно. Я бы ЕГЭ не демонизировал, проблему в ЕГЭ не искал. Это инструмент замера итоговых знаний.

— Вам кого важнее воспитать — многогранную личность или отличника? Вы учителей ругаете, если оценки так себе?

— Мы их анализируем. У меня позиция такая: чем тебе помочь, чего тебе не хватило? Бывает ситуация, один ребенок пишет экзамен хуже, чем мог бы написать. Почему? Много пропусков. Разбираемся — оказывается, в трети пропусков виноваты мы как школа. Отправляли на соревнования школу представлять, ради мероприятий снимали с уроков. Или учитель может сказать, что класс тяжелый, нужно час добавить, не хватает встреч. Или уроки в пятницу, например, а на этот день выпадают праздники. В итоге пропало 10 уроков, не смог закрыть программу.

То есть мы разговариваем в первую очередь с позиции того, чего не хватает. Я всегда рекомендую прочитать книгу «Гении и аутсайдеры». Она очень четко настраивает на успех. Например, проанализировали, что хорошая хоккейная команда состоит из людей, которые родились в январе и феврале. И практически нет шансов у людей, которые родились в апреле и позже. Потому что они родились раньше, они физически взрослее. И если ты чуть выше, чуть сильнее, чуть больше, то тренер всегда будет уделять тебе чуть больше времени. И каждая тренировка капля за каплей будет увеличивать разрыв.

Прочитав эту книгу, я осознал, что успех — это не только оценки. Конечно же, не зря мы начали заниматься такими вещами, как agency. На этот год мы поставили себе задачу заняться системой воспитания. Находить инструменты, которые позволят детям принимать участие в жизни школы. Привнести больше конструктива в школу.

Вообще, любая школа воспринимается как система punitive, карательная, как система наказания. И ты не делаешь что-то, потому что тебя накажут. Мы хотим, чтобы дети чего-то не делали осознанно. Условно, не курили, потому что это вредно для здоровья, а не потому, что накажут или отчислят. Мы пытаемся найти такие инструменты, которые нас приближали бы к этой цели. И школа стала бы более проактивной, конструктивной. Чтобы дети были бы больше вовлечены в принятие школьных решений.

— У детей есть какие-то трендовые запросы, темы?

— У нас есть открытая библиотека. Много книг на английском языке. Чаще приходят по школьным заданиям, по проектным темам. Для себя — реже, но тоже приходят. Многие берут графические романы, комиксы, приключения. Дети постарше могут и классику взять.

У нас есть небольшая группа так называемых олимпиадников. Есть небольшая группа тех, кто ставят театральные постановки. Есть также дети, которые готовятся к международным экзаменам и очень сильно заточены на чтение и анализ художественной литературы. Соответственно, одна из этих групп чаще всего представлена в библиотеке.

Что касается графических романов. Для меня тоже было открытием. Иностранцы приехали и говорят, что, мол, комиксов мало. Я удивляюсь: какие комиксы в библиотеке? Школа серьезная. Говорят: «Пойми, тебе вот нравилось читать книги, когда ты был маленьким? Нет. А комиксы ты читал? Обожал. Ты что выберешь, чтобы они вообще не читали или с комиксов начали, перешли на приключенческую литературу, а потом пришли к более серьезным произведениям?» С такой точки зрения не смотрел на этот вопрос, но с ними согласился.

«Мы конкурируем со всеми школами мира»

— Углубимся немного в кадровые вопросы. Как Вы приглашаете, чем мотивируете учителей, когда ведете разговор о трудоустройстве?

— Мы конкурируем со всеми школами мира. Естественно, вынуждены учителям предлагать такие же контракты и социальные пакеты, как во всем мире. Скрывать, что им социальный пакет не важен, было бы неправильно. Мы хоть и платим столько же, сколько и другие школы, но им привлекательно, что стоимость жизни в Казани сильно дешевле, чем в других городах мира. У них зачастую нет пенсионной программы. Есть возможность сохранения накоплений за счет не такой дорогой стоимости проживания. В социальном плане мы выигрываем, это важная часть наших переговоров.

Второе — у нас достаточно хорошие рекомендации о работе в этой школе.

Третье — им интересен проект, что школа аккредитована, есть все разрешения. Мы не скам-школа, когда открываются ради зарабатывания денег и выжимают все соки из детей, родителей, инфраструктуры. В таких школах сложно работать. Наученные горьким опытом, они приходят в школы, в которых на первом месте обучение детей. Есть люди, кому очень интересно поработать в России.

— Что касается «высасывания соков». Сейчас учителям очень много приходится заниматься бумажной работой. Как у Вас с этим?

— Боюсь сказать, что, может быть, у нас бюрократической работы даже больше, чем в других школах. Почему? Например, система оценивания у нас строится на обратной связи. И если дети написали какие-то тесты, учитель обязан не просто оценку поставить, а на каждую работу дать обратную связь: что получилось, что нет, на что обратить внимание.

В связи со спецификой учебной программы учителя очень много времени уделяют планированию. Это тоже работа в команде, с документами, с учебными планами. Занимает много времени.

В совокупности подобной околобюрократической работы очень много. Но это не пресловутые «отчеты» в общепринятом понимании.

Школа работает в рамках модулей. Учебная программа поделена на модули. Есть модуль легкой атлетики, бассейн. Вот сейчас модуль водного пола, занимаются на уроке физкультуры.

— Как бы Вы оценили привлекательность Казани в вопросе привлечения кадров? Как наличие такой международной престижной школы влияет на этот аспект?

— Искренне считаю, что очень хорошо влияет, очень помогает. Представим себе портрет человека, который живет сейчас в Москве. У него есть семья. Где этот ребенок учится? Если мы говорим о каких-то топовых позициях, то это частная, хорошая школа, скорее всего в формате нашей школы. Переезжая в Казань, он будет искать что-то, что соответствует такому же формату. А тут есть мы.

Из-за границы будут ехать люди. Мы — очевидный выбор для таких людей. Мне кажется, что руководство города и республики стопроцентно могут говорить о том, что в Казани есть такая школа, спокойно можно перевозить детей, переезжать.

-А как выстроены отношения с руководством Казани, республики? Есть ли какая-то помощь? Нуждаетесь ли в чем-то?

— Работа нашей школы как организации выстроена через попечительский совет. В него входят представители всех уровней власти. Принятие стратегических решений согласовывается с этим органом.

Помощь есть, но она больше находится в таком административном ключе. Например, нам пришлось выстраивать работу с правительством республики, когда надо было привлекать специалистовработа с документами, с реестрами, координация работы с другими органами власти.

«У наших учителей есть личная жизнь»

— Обычно в школе очень включены в жизнь родители. Как с этим обстоит у вас?

— Естественно, включены. Но природа наших отношений отличается от того, что обычно в школах происходит. У нас всем учителям запрещено давать личные телефонные номера родителям. У нас учителей нет в WhatsApp-группах. Мы не просим их создавать, сами родители организуются.

Как у нас происходит общение? Через электронную почту. Если родитель хочет задать вопрос, встретиться, проконсультироваться — никаких проблем. Все должно быть в рамках профессиональных отношений. Не в 23:00 звонишь и просишь. В целом, мы просим, чтобы родители в рамках общения оставались в границах профессиональной переписки.

Родительские собрания проходят, но по-другому. У нас практикуется формат, когда собираем всех родителей и отчитываемся перед ними. Это касается только отчета директора. Во всех остальных случаях общих собраний нет. Есть выделенный день. Ребенок берет родителя на встречу с учителем и тет-а-тет обсуждают прогресс ребенка. Перед всем классом мы обсуждений не делаем.

Участие родителей стандартное. Выбирают представителя от класса. Раз в две недели он приходит на встречу с директором школы, подразделения. Задает свои вопросы, предлагает, конструктивно участвует в жизни школы.

— Как родители относятся к такой формализации?

— Вы опасное слово употребили. Мне кажется, не формализация, а нормализация. Это прекрасно. У наших учителей есть личная жизнь. В нашей стране, городе мы должны начать уважать это личное пространство. У них есть дети, семьи, интересы. Они свою работу сделали, дома должны точно так же отдыхать, как и все.

В первое время было тяжело. Но сейчас я ни о каких проблемах не слышу.

Но и учитель должен выкладываться во время работы, на уроках. Тут со всех сторон баланс должен быть соблюден.

«Можно считать, что через восемь лет мы вышли на полноценную окупаемость»

— Международная школа — прежде всего про бизнес, про платное и достаточно дорогое обучение? Сколько было вложено, вышли ли на окупаемость?

— Это не типовой проект. Он стоит дороже, чем типовой проект. По стоимости отвечу таким образом. Нам было очень тяжело выходить на окупаемость по той причине, что у нас очень много валютных расходов и операций. Каждый год планировали бюджет один. И каждый год курс доллара нам диктовал совершенно другие расходы. Мы ни в один год не смогли позитивно попасть в эти сценарии.

Мы работаем уже 10 лет. Как международная школа — восемь лет. Вот можно считать, что через восемь лет мы вышли на полноценную окупаемость, вышли в операционный ноль.

— А прибыль?

— Пока рано. Но отмечу, что мы некоммерческая организация. И у нас такого понятия, как распределение прибыли, не предусмотрено. Все в развитие. Надо понимать, что стоимость продиктована условиями обучения, а также тем, что мы не получаем субсидий, как другие частные школы. Наличие иностранных специалистов — большие расходы. Наша проблема даже не в том, что они большие, а в том, что они валютные.

«Мы даем детям образование, которое открывает перед ними все двери»

— Часть ваших учеников уезжает получать образование в другие страны. Как сейчас стало с этим — сложнее? Не отказались ли от планов?

— Можем обратиться к статистике. Из всех выпускников у нас 50 % принимают решение продолжить обучение за границей, 50 % остаются в Казани и в России. Из тех 50 %, что уехали, примерно половина по окончании учебы возвращаются. Те первые выпускники, которые уехали, они уже учебу заканчивают.

Многие решают это осознанно. Стало ли тяжелее? Мы такой обратной связи не имеем. Не думаем, что появились какие-то преграды. Только то, что родители стали более щепетильны в выборе при принятии решения. Они в силу собственных соображений могут принять решение остаться в России или не продолжать обучение за границей. А не потому, что кто-то обидел.

— Есть ли у Вас какие-то мысли по поводу того, как удержать молодежь в Казани?

— В этом проблема. Мы не должны ставить себе цель, чтобы никто не уезжал. Но и не должны ставить цель, чтобы все уезжали. Очень часто путают цели нашей школы, думая, что мы стимулируем детей к отъезду за границу. Это не правильно. Мы даем детям образование, которое открывает перед ними все двери. И дальше они выбирают, в какую дверь хотят войти. Мы не стремимся их учить таким образом, чтобы они видели единственным шансом только заграницу. У нас вообще такой цели нет.

Считаю, мы должны перестроиться на уровне государства, города, школы. Надо стремиться не к тому, чтобы дети не уезжали, а к тому, чтобы хотели вернуться и находили себя здесь. Какой смысл удерживать талантливого ребенка, если он университет закончит, но нигде себя не найдет? Все равно потом уедет.

Считаю, нужно вектор поменять таким образом. Не бороться, чтобы оставались в Казани, России. А сделать то, что будет этих людей возвращать сюда.

Казань уже себя зарекомендовала. Нужно это развивать. И тогда люди захотят сюда возвращаться, здесь быть. Конкуренцию никто не отменял. Если мы в ручном режиме будем нагонять талантливых детей, что университет будет делать, чтобы за них бороться? У меня единственный момент: если потрачены государственные деньги, то тогда человек должен отработать так, как скажет государство. Есть школа Летово. Я знаю, что дети, которые по гранту уезжают за границу, должны выполнить обязательное условие — вернуться и отработать сколько-то лет в России. Логичное и очень простое правило. Если человек учится по целевому направлению за государственные деньги, он должен или вернуть деньги, или отработать.

— А у вас тоже есть такая история, что ребята к 10–11 классу пока не понимают, чего хотят? Или вы как-то выстроили с ними работу?

— Это очень хороший вопрос. Потому что это проблема молодежи. И она не в том, что ребята не знают, чего хотят. Проблема в том, что мы вопрос: «Куда поступать собираешься?» — задаем впервые в девятом классе.

Дети не умеют мечтать. Дети не умеют ставить цели. Не умеют прокидывать мысль за горизонт, не умеют представлять. Очень важно начинать этот диалог как можно раньше. О чем мечтаешь, чего хочешь, давай попробуем. Находить интересы, которые детям важны и нужны. И через эти разговоры подводить их к принятию решения.

В нашей школе дети понимают, что, когда они закончат девять классов, должны будут выбрать предметные области, определить, куда хотят поступать. И то, что мы эти вопросы задаем раньше, и то, что они знают, что этот выбор придется сделать, дает понимание того, что задачи, которые ты ставишь, предсказывают их исполнение. И если они знают, что через два года надо выбрать набор предметов, то они начинают автоматически об этом думать, размышлять вместе с родителями.

— Вы сказали, что дети не умеют мечтать. Именно это поколение?

— Все дети. Я тоже особо не мечтал. Я закончил 11 классов и, сдавая экзамен, не знал, куда подам документы. Просто не понимал. Представлял ли, что стану директором школы, — категорически нет. Думал ли, что стану учителем? Сто процентов нет. Я видел себя в других сферах.

Но было наитие. Я очень любил математику. Меня вело какое-то внутреннее состояние.

Это как кирпичик за кирпичиком. Мы приходим на урок. Даем детям задание. Работаем по определенному шаблону. Ждем от детей шаблонных ответов. День за днем, минута за минутой, урок за уроком. Формируются рефлексы. Меня спросили — я ответил. Не спросили — ну и ладно. Такой режим сушит инициативу. Зачастую не хватает возможности реализовать себя через какой-то проект, показать свою индивидуальность.

Такие вещи очень часто проходят через либо какую-то внутреннюю искру, либо через около школьные вещи. Допустим, нравится театр — ребенок через театр себя реализовывает. Понравился персонаж ученого — тоже хочет быть ученым. Зачастую такие четкие желания, мечты звучат как отклонение от нормы.

Очень переживаю, что у меня сын, доучившись до 10-11 класса, так же, как и я, не будет знать чего хочет добиться, кем стать. Хочется, чтобы наша система такую индивидуальность, стремление, желание не убивала, а наоборот, стимулировала.

«Настоящих международных школ остается все меньше. Одна в Казани»

— Есть ли у Татарстана некий образовательный бренд? Является ли это фактором привлекательности?

— Как бренд, к сожалению, нет. Но могу точно сказать, что в Казани, в Татарстане образование на очень хорошем уровне. Выделяются хорошие ресурсы. Естественно, их всегда недостаточно.

Проблема нашей школы с точки зрения бизнеса в чем? Обычно частные школы выбирают, потому что там решено большинство проблем, которые не решены в государственных школах. А в наших государственных школах круто учиться. Хорошие результаты, питание бесплатное. Но сформировано ли это в виде бренда, который можно продавать? Я такого не вижу.

По результатам тоже если смотреть, то впереди нас только Москва и Московская область. Почему? Ответ очень простой. Это даже не деньги, которых там кратно больше. Москва — это как черная дыра с огромной гравитацией, которая притягивает к себе кадры. И у директора школы есть возможность выбрать на одну позицию из трех людей лучшего. Естественно, что такой качественный состав дает возможность совсем другие результаты показывать. Но без ресурсов — это тоже невозможно. Когда слышишь, какие там премии и зарплаты. К сожалению, к такому крену этот дисбаланс приводит. Но выравнивание все равно должно произойти.

— Кого Вы считаете сильными игроками, вашими конкурентами?

— Если говорить про отрасль, то, вообще, по формату и тому, как мы себя позиционируем, мы себя видим настоящей международной школой. Мы равнялись на англо-американскую школу в Москве при посольстве. Ее закрыли по определенным причинам. Но во времена, когда она работала, мы видели, что должны быть, как они.

Если говорить про сферу международного образования, то в России три типа школ. Первый тип — те, что аккредитованы по системе IB. Второй — те, что аккредитованы по кембриджской системе. Третий тип — те, которые хотели бы работать по международным стандартам, но международными не являются.

У международной школы есть три определяющих фактора. Во-первых, это международный язык обучения и коммуникации. Во-вторых, критическое число иностранных учителей. У нас работает 40 учителей из 15 стран мира. Третий фактор — возможность иностранным детям учиться в школе. Если эти три фактора присутствуют, то школу можно считать международной.

Настоящих международных школ остается все меньше. Одна в Казани. По-моему, две или три в Москве. Школ, работающих по международным стандартам, больше.

Если говорить про сферу частного образования, то в Казани тяжело быть частной школой, потому что наши муниципальные школы дают хорошее качество. У нас есть очень хорошие школы: ИТ, инженерка, химия, многопрофильные, гуманитарные. Если ты хочешь быть успешной, как частная школа, то нужна фишка, особенность, отличие.

Мы, как школа, конкурируем со школами, работающими по международным стандартам. В Казани таких еще две («Унискул» и «Бала-Сити» — прим. KazanFirst). Но надо понимать, что кембриджская система не поддерживает российские школы. Это не мешает работать по ним. Но и официальных связей и контактов нет.

Нам, чтобы стать школой IB, нужно было пройти очень серьезные испытания и доказать свою состоятельность. И делать это каждые пять лет. В этом году мы будем вновь проходить аккредитацию. Это очень серьезное испытание.

«Сделать больший упор не на воспитании через наказание, а через конструктивный диалог»

— Какой Вы видите школу через пять лет? Какие цели и задачи ставите?

— Сейчас сложно что-то планировать дольше чем на два года. В этом году наша школа отметила десятилетие. Могу сказать, что за этот период преодолев все сложности, мы сейчас стоим на ногах. Мы сформированы, сильны, со своей программой, с подтвержденными достижениями. Ежегодно даем стобалльников, олимпиадников. Мы считаем себя очень хорошей школой.

Над чем сейчас надо работать — воспитательная работа. Сделать больший упор на воспитание не через наказание, а через конструктивный диалог, на принципы гуманной педагогики, на развитие в детях agency, самонавигации, умения принимать качественное принятие решений.

Мы бы хотели в течение этих двух лет, сохранив сильную учебную программу, акцентировать наши силы и внимание на воспитательной работе, чтобы детям в школе было эмоционально безопасно, комфортно. Чтобы они развивались и учились брать ответственность за свою жизнь.

Какие-то инфраструктурные проекты — они у нас есть в голове. Но мы пока не можем о них громко заявлять. Наши школьные планы могут звучать достаточно приземленно. Но с точки зрения выполнения это очень серьезный вызов для любой школы. Надеемся, получится задуманное воплотить в реальность.

Над материалом работали:
Автор — Полина Симакова
Редактор — Даниил Ляпунов
Фото — Сергей Журавлев
Видео и монтаж — Андрэс Энтальцев и Наргиз Мамедова
Верстка — Сергей Алешков и Роман Мусиенко