Поэт Игорь Тишин: «Язык поэзии — это шифр, который читатель должен разгадать»

Ольга Гоголадзе, Казань

Вот так работаешь с человеком в одном издании и даже не подозреваешь, что он пишет стихи. Более того, что он один из лучших молодых поэтов Казани. В общем, о том, что Игорь Тишин — поэт, я узнала, только получив приглашение на презентацию его новой книги «Дефекты», которая пройдёт 26 октября в 18:00 в «Смене».

Пожалуй, охарактеризовать его стихи точнее, чем это сделала в предисловии писательница Мария Галина, просто невозможно — она назвала стиль Тишина «советским нуаром». Потому что каждая строчка оказалась частью особого, странного мира. Со своими красками, звуками и даже запахами. Каждая буква словно тянет тебя куда-то в сумрак. Или на тринадцатый этаж, которого не существует, но где валяются сломанные детские игрушки и временами слышится жутковатый смех маленькой девочки. Или в те мгновения, когда не можешь понять, спишь ты ещё или уже проснулся (незнакомка из сна / голая, как шлюха, мокрая, как весна / ты никогда не забудешь ее глаза, раскаленные докрасна / мурашки, родинки, бесстыдное вранье…).

На интервью с Игорем я пришла под впечатлением от прочитанного. А он рассказал о своей любви к этой мрачной эстетике и о том, когда форма важнее содержания.

— Начнём с очевидного: когда ты начал писать стихи?

— В первом классе. Это была совершенно изумительная история. В учебнике по чтению, по-моему, я наткнулся на стихотворение «Первый снег». Подумал: «Как круто!» — и сразу решил написать что-то подобное. Ничего не получилось, тогда я разозлился и слово в слово переписал его к себе в тетрадку. Показал маме, мол, смотри, какой я стишок сочинил! Она сразу обо всём догадалась и сделала мне выговор. Тогда я понял, что нельзя выдавать чужое за своё, и с тех пор живу в соответствии с этим принципом. 

Потом были неудачные стихотворные опыты, куча исписанных общих тетрадок —  в то время я считал себя великим рифмоплётом и думал, что однажды, после моей смерти, эти рукописи найдут, опубликуют, и я стану очень известным. К счастью, ни одного стихотворения с тех времён у меня не осталось. Потом я переехал из Чистополя в Казань, подружился с местными поэтами, начал ходить на поэтические мероприятия, набираться опыта, читать хорошие стихи. И, наконец, перестал писать, будто живу в 19 веке — этим архаичным, неинтересным слогом. Что-то действительно стоящее я начал создавать только на втором курсе университета.

— Получается, этому можно научиться?

— Конечно. Поэтами не рождаются. Талант — это очень маленькая составляющая. Всё зависит от каждодневного труда, когда буквально заставляешь себя писать стихи, чтобы росло мастерство и понимание того, как это правильно делается. 

— Когда ты понял, что тебя признали как автора?

— До сих пор не понял. Да, у меня есть ряд наград и публикаций в литературных журналах, но поэт не этим определяется. В поэтических конкурсах и фестивалях я участвую ради тусовки и ощущения, что я не оторван от поэтического мира. 

— А что для тебя поэзия?

— Это такая своеобразная игра в слова. По Кольриджу, поэзия — это лучшие слова, составленные в лучшем порядке. На этот словесный остов нанизывается сюжет. Для меня важнее вопрос «Как?», а не «Что?». Стихотворение может быть о чём угодно, но не может быть сделано абы как: форма преобладает над содержанием.

— Совсем скоро выйдет твой сборник «Дефекты». Откуда такое название?

— Это книга о чувстве разочарования, которое испытывает ребёнок, взяв в руки любимую куклу и осознав, что она безнадёжно сломана: появилась трещинка или глаз вывалился. Книга о таких каждодневных, мелких разочарованиях, когда ты вдруг в важных тебе вещах или людях находишь неисправимый изъян.

— Почему ты заостряешь внимание на этих недостатках?

— Когда я приступил к составлению сборника, обратил внимание, что в моих текстах уделяется огромное внимание деталям, перечислению предметов, и все они имеют какой-то дефект. Я грущу, что он есть. Но именно изъяны делают мир более прекрасным. Если вокруг всё идеально и без единой царапинки, в этом нет ощущения жизни. Но стоит увидеть дефект, с которым тебе отныне придётся уживаться, как окружающая действительность становится куда интереснее. Одно дело — необжитая новостройка, другое — советская хрущёвочка, с коврами, потёртым линолеумом, запахом гнили и сырости: в ней чувствуется целая история семьи, прожившей здесь много лет.

— Получается, тебя вдохновляет то, что у многих вызывает неприязнь?

— Да. Я не пытаюсь убежать от изъянов, а хочу жить, мирясь с их присутствием.

— Очевидно, ты не жалуешь тренд, который призывает во всём видеть только прекрасное и закрывать глаза на несовершенное?

— Я очень тяжело нахожу общий язык с людьми, которые вечно улыбаются, настроены на позитив, и думают, что этого достаточно, чтобы преобразить мир вокруг. Для меня жизнь — это преодоление трудностей, а не их игнорирование и убеждение, что всё здорово и замечательно. 

Я бы никогда не стал читать книгу о том, как всё у всех хорошо, люди живут счастливо и с первой до последней страницы радуются солнышку. Это скучно до тошноты. В художественном произведении всегда должен быть конфликт. Если этого нерва нет, произведение не состоялось.

— В предисловии твой стиль определили как «советский нуар». Ты с этим согласен?

— Мне очень нравится это определение. Нуар подразумевает мрачную эстетику, которая мне очень близка. Она не очень пугающая, скорее, скорбная. Словно произошла какая-то катастрофа, и ты вынужден жить в мире, где она случилась, но ничего уже не можешь исправить.

— Ты очень много времени уделил дизайну книги. Почему для тебя это было так важно?

— Я противник плохо сделанных вещей. Конечно, если книга отличная, дизайн вторичен, но куда приятнее держать в руках что-то красивое. Что касается обложки, я долго думал и перепробовал сотни вариантов. Нынешняя ближе всего к тому, как я себе это представлял. Там изображены ноги девочки, которая стоит босиком в тёмном лесу. Этот образ не раз встречается в книге, он давно меня преследует. Дело в том, что она заблудилась в лесу по своей воле. Устала жить с мамой и папой и приняла решение сойти с привычного пути. Как Красная шапочка, добровольно направившаяся в пасть к волку. На самом деле, я до сих пор не могу понять эту девочку. Не знаю, хорошо это или плохо — то, что она заблудилась. Но это её выбор. И ей страшно, а раз так, значит, она живёт.

— Образ женщины в сборнике вообще довольно странный. Это обычные, на первый взгляд, девушки, но очень одинокие внутри. Откуда взялись такие персонажи?

— Не задумывался над этим. Наверно, мне таких больше всего жаль. Они очень хрупкие и ранимые, как фарфоровые куклы. Они очень сильно рискуют каждый день, потому что могут быстро надломиться. И, пожалуй, большинство моих знакомых девушек именно такие.

— Они узнают себя в твоих стихах?

— Всегда ошибочно. Дело в том, что почти ни один из образов в книге не основан на реальном прототипе. Про конкретных людей писать неинтересно. Куда занимательнее создавать свои миры. Чувствуешь себя демиургом, который сам устанавливает правила: кто хороший, кто плохой, кто должен умереть. А вот сюжеты всех текстов основаны на моём опыте и наиболее сильных переживаниях. Но, когда описываешь свои эмоции, они, становясь текстом, неизбежно искажаются и становятся совсем неузнаваемыми. Уже не твоими.

— Это своего рода психоанализ или всё та же игра в слова?

— Нет, совершенно не психоанализ и не попытка сделать так, чтобы на душе стало легче. Наоборот, я не понимаю, как можно писать стихи в дурном расположении духа, когда всё из рук валится. Когда я пишу, у меня обычно всё замечательно, я доволен собой.

— Насколько сейчас вообще востребованы поэтические сборники, когда все стихотворения есть в интернете?

— Во-первых, книга нужна мне, потому что это импульс к дальнейшему развитию. Я пять лет её писал, очень сильно устал. И новые тексты идут в ту же кассу, что и старые. Хочется развития, чего-то нового, других тем, другой поэтики. Когда есть конечный продукт, который можно пощупать и рассмотреть, ты понимаешь: «Всё, этап пройден, можно идти дальше».

Во-вторых, людям, которые любят мои тексты, будет приятно иметь эту книгу у себя на полке. В-третьих, стихи в ней идут в определённом порядке, чтобы можно было чётко проследить весь путь, и разрозненные нити могли сложиться в одно полотно. Конечно, денег на таких сборниках не заработаешь. Поэтому и тираж у меня будет совсем небольшой, всего 200 экземпляров. Поэзия давно не собирает стадионов, сейчас это довольно камерная вещь. И это, по-моему, это хорошо.  

— Почему же?

— Поэзия — элитарный вид искусства. Язык, доступный определённой, далеко не глупой аудитории. Если пишешь для широкого круга людей, качество текстов падает. Для меня стихи — это шифр, который читатель должен разгадать. Есть несколько слоёв прочтения текста: можно просто увидеть сюжет и неплохие рифмы, но если читатель знаком с этим тайным языком, он находит в тексте скрытые пласты, аллюзии к произведениям других авторов, подтекст, получая от этого дополнительное удовольствие. Чем больше в стихотворении этих тайных смыслов, тем оно объёмнее и плотнее.

— Значит, ты совершенно не боишься, что кто-то тебя не поймёт?

— Да. Это стихи для тех, кто в теме. Одни их поймут и порадуются за меня и за себя. Другие либо не поймут и забудут, либо, если их это заинтересует, начнут что-то дополнительно изучать. Сейчас читатель должен иметь огромный багаж знаний, чтобы правильно воспринимать современную поэзию. Для меня же важнее всего найти людей, близких мне по духу, которые так же смотрят на мир.