XXXVI Международный оперный фестиваль им. Ф. И. Шаляпина открылся премьерой оперы «Набукко», которую поставил американский режиссер Ефим Майзель. В карьере у именитого постановщика уже более 60 оригинальных опер и оперетт. А столичным театралам он знаком по «Трубадуру», которого Майзель презентовал здесь в 2015 году. После удачной премьеры режиссер пришел на творческую встречу с поклонниками, чтобы поговорить о «Набукко», опере и будущих постановках.

Опера как наказание

— Я пришел в режиссуру, потому что меня Бог наказал, — так режиссер обозначил начало своей карьеры.

Ефим Майзель рассказал, что с пяти лет играл на скрипке, окончил музыкальную школу и консерваторию. В те времена, когда он учился, инструменталисты всегда очень высокомерно относились к вокалистам, потому что они поздно начинают изучать музыкальные дисциплины, над ними всегда смеялись.

— Мы считали, что они все отсталые, а мы передовые. Вот я думаю, что именно за это меня Бог и наказал, так что последние 35 лет я работаю только с вокалистами, — улыбается режиссер.

Майзель говорит, сегодня очень большое количество певцов, получив божий дар, на этом останавливаются и просто эксплуатируют то, что им уже дано. А чтобы развивать другие качества, надо напрячься, но многие этого не делают, а им это сходит с рук. С этим режиссер борется уже много лет. Насколько успешно это получается, оценивает зритель.

Для Ефима Майзеля опера состоит из очень многих вещей — это как искусство хорошей кухни, когда очень много компонентов, но ни один из них не отвлекает, а, напротив, создает изысканный вкус.

— Если вы начинаете обращать внимание на то, как изысканны костюмы, или какой изысканный свет, или какая обувь у певца, это значит, что вы уже утратили ощущение целого. Поэтому я настаиваю на том, чтобы люди, которые серьезно относятся к профессии, тратили усилие и время, чтобы понимали, для чего они поют оперу. Очень часто бывает, что певцы поют как канарейки — щебечут, но понятия не имеют, о чем они говорят.

Опера нужна, чтобы переживания и эмоции были донесены в зал. Если этого не происходит, то это абсолютно бессмысленное занятие, уверен режиссер.

Казанский «Набукко» 

Ефим Майзель знал, что будет делать «Набукко», и приезжал в Казань еще весной, чтобы встретиться с хором и выяснить, каким образом их волнует то, что происходило с иудеями в Иерусалиме, почему они могут им как-то сопереживать. Все сцены с хором режиссер поставил еще в декабре за две недели, оставалась работа с солистами.

— Я бы хотел больше времени уделить работе с солистами. Говорят, что оперу можно поставить за три дня, но это не то, что я хотел бы делать. Такие произведения ставятся за пять-шесть недель, однако здесь это роскошь, которую не всегда можно воплотить. Наши солисты приехали 11 января, и у нас было примерно три недели. Но последние семь дней — это оркестровые репетиции и прогоны. Я думаю, что это вначале вызвало недоумение у солистов, потому что они не привыкли тратить столько времени, но чем больше мы работали, тем больше они понимали, что это не пустая трата времени, — рассказывает режиссер.

Другой интересный факт из подготовки оперы «Набукко» — это то, что в своей трактовке Майзель несколько отошел от задумки автора, чтобы донести до современного зрителя атмосферу того времени, а главное — эмоции. Ведь Джузеппе Верди написал «Набукко» более 170 лет назад, поэтому сейчас никто в точности не может сказать, что именно он думал в тот момент, что переживал.

К примеру, у Верди есть сцена разграбления и уничтожения храма Соломона, но вот музыки для нее автор не писал.

— Здесь пришлось изощряться, потому что я поставил себе цель, чтобы, несмотря ни на что, храм был разрушен. Потому пришлось просто переключиться — игнорировать всё, не обращать внимания на слова, — приоткрывает нюансы постановки режиссер.

Еще один авторский нюанс — увертюра, в которой нет никакой информации о том, как же живут иудеи.

— Мне важно было показать, в чем состояла жизнь иудеев того времени, что было для них святого, дорогого и как именно это проявлялось. Поэтому в увертюре я показал некий религиозный ритуал. Показал, что у них была своя жизнь, свои обычаи, свои ценности, — говорит Майзель.

А в некоторых сценах режиссеру пришлось и вовсе править либретто.

— Когда Захария молится как иудейский первосвященник, он-то должен знать, что в то время у иудеев был только один храм и вся боль еврейского народа в том, что единственный храм разрушили, а у Верди он поет: «Господи, помоги нам. И в КАЖДОМ храме мы тебя будем восхвалять». Пришлось менять слова, — вспоминает автор постановки.

Режиссер рассказывает, что даже у костюмов была своя задача — противопоставить две культуры. Одна вавилонская, другая — иудейская, они должны быть очень разными, а поскольку все заканчивается счастливым спасением иудейской культуры, то финал должен быть легким и осветленным. Это уже определило цветовую гамму, на этом контрасте они и решили все построить.

— Еще там говорили об истинных ценностях и ложных. Ложные ценности представляют собой блеск, мишуру, богатство, все то, что блестит, поэтому у вавилонской культуры костюмы были с аппликациями и с золотом, чтобы создать ощущение внешнего блеска. Одна культура более глубокая, а другая — более поверхностная, — говорит Майзель.

«Очень часто люди хотят эпатажа для привлечения внимания»

К режиссеру зритель привык как к приверженцу классической режиссуры и академического стиля, для которого главное — правда психологических отношений между героями.

— Очень часто люди хотят эпатажа для привлечения внимания. Мне это совершенно ни к чему. Я сюда приехал не для того, чтобы о себе заявить. Мне не нужно никому ничего доказывать, я уже все доказал. Поэтому меня это не интересует. Мне не нужно, чтобы кто-то раздевался на сцене и принимал душ или курил. Потому что я считаю, что это ничего не дает. Если бы это было необходимо, то можно раздеваться сколько угодно. Но часто люди, которым нечего сказать, находят такой прием, чтобы создать видимость на пустом месте, — считает Майзель.

Сейчас режиссер живет только для пропаганды оперы. По его мнению, она является необходимой частью нашего духовного существования.

— Я этим живу, дышу, это мой хлеб насущный. Большое счастье — любить то, что ты делаешь, и получать за это какие-то деньги, — говорит он.

Большая часть зрителей пришла на встречу просто поблагодарить режиссера за «Трубадура» и за «Набукко». И главный вопрос для многих был, чего же еще ждать из Америки с любовью.

— Каким-то образом у вас в Казани я стал вердиевским специалистом, каким я себя никогда не считал, но получается и слава богу. Сейчас идет разговор о новой постановке, но пока это все не определилось точно. Может, что-то к 2021 году поставим. Но я бы с удовольствием приехал, — улыбается режиссер.

По его словам, он может ставить все что угодно, но самое любимое — это «Борис Годунов». Его Майзель до сих пор не поставил, но в Казани есть свой «Борис Годунов», хотя и «Набукко» до этого тоже был.

— Я очень люблю французскую лирическую оперу, тот же Фауст, я люблю оперетту — делал постановки «Веселой вдовы» и «Летучей мыши». С удовольствием бы поставил Кальмана, которого я знал здесь, когда еще рос, а в Америке не знает никто. Я бы с удовольствием и там и здесь его сделал. За мной дело не станет, только нужно предложить, — заключил Ефим Майзель.