Званый постановщик не хуже Тарковского

Визуальный ряд хорошего спектакля подводит зрителя к непрерывному внутреннему осмыслению  увиденного — происходит упорядочение и объединение отдельных ощущений в целостные образы персонажей. Но все это вряд ли осуществимо во время просмотра драмы в одном действии, поставленной в Казанском ТЮЗе Антоном Федоровым — приглашённым режиссёром «Гоголь-центра» и «Театра.doc».

По словам Федорова, его спектакль — это попытка почувствовать и тихонечко вспомнить, потому что громкой памяти и так достаточно, — вспомнить то, что все мы знаем о Великой Отечественной войне по рассказам ветеранов и картинкам. «Это наша честная попытка соприкоснуться с этим», — говорит Федоров.

Ох, лукавит приглашённый в Казань «приглашённый режиссёр». Если что и вспоминается в его спектакле, так это фильм Андрея Тарковского «Иваново детство», да еще с «Зеркалом» в придачу. Кадры этих кинолент постоянно проецируются на задник сцены. Являйся попытка Федорова соприкоснуться с войной действительно честной, он бы вдохновился литературной основой — повестью «Иван», а не ее экранизацией, существенно исказившей замысел замечательного писателя-фронтовика Владимира Богомолова.

В этой повести нет романтической линии, связанной с лейтенантом медицинской службы Машей, явно неуместной в истории про юного разведчика. Нет помешанного старика, встреченного мальчишкой. Нет и снов героя, составляющих едва ли не основное содержание «Иванова детства», — всего того, что использует Тарковский для обоснования своей мысли. В повести есть юный боец, сильный духом человек — двенадцатилетний подросток, в жизнь которого вторглась бесчеловечная война.

Тарковский же из героической повести Богомолова сделал фильм о жертве войны, психологически состарившемся, сломленном ребенке, главный мотив которого — ненависть и месть. Например, в эпизоде повторного появления Ивана в землянке старший лейтенант Гальцев выкладывает перед ним на стол несколько номеров «Огонька», «Красноармейца» и «Фронтовых иллюстраций». А Тарковский в фильме заменяет их на трофейную книгу с гравюрами немецкого живописца Альбрехта Дюрера, чтобы заставить Ивана, тыча пальцами в шедевры, задавать безумные вопросы: «Это кто нарисован — фриц?! А это — тоже фриц?!».

«Иваново детство» вообще напичкано большим количеством визуальных метафор, насыщающих фильм подтекстом, очень далеким от идейного содержания литературной основы. По мысли кинорежиссера, главным врагом для нашей страны в 1941-45 годах была не Германия, а некая абстрактная Война. Между двумя персонажами военной истории: героем и жертвой Тарковский — вслед за европейским кинематографом выбирает жертву. Потому-то фильм о юном советском разведчике и стал лауреатом Золотого льва Венецианского кинофестиваля, а Тарковский вследствие этого получил статус гения среди соотечественников.

Что касается театрального режиссера Федорова, то он завороженно следует кинематографической трактовке.

Так же, в отличие от оригинала Богомолова, главный герой Гальцев (Ильнур Гарифуллин), от имени которого ведется повествование, в спектакле уступает свою значимость Ивану (Нияз Зинатуллин). Столь же избыточно присутствие лейтенанта Маши (Мария Мухортова); однако если в фильме камера еще как-то списывает сценарные огрехи, то на сцене этот фабульный аппендикс изрядно тяготит, как и бултыхание актрисы в данной невнятной роли.

В повести Богомолова патефон «молчит»: Катасонов, двое суток, днем и ночью, занятый на НП (наблюдательном пункте), просто не успевает его починить. Однако в «Ивановом детстве» — ради мотива прерванной песни — происходит «оживление» мертвого патефона, и трижды раздается голос Федора Шаляпина:

Не велят Маше за реченьку ходить,

Не велят Маше молодчика любить…

Всякий раз песню не удается дослушать до конца… Не «молчит» патефон и в постановке Федорова. Разбитной старшина Катасонов (Михаил Меркушин) приносит в землянку пластинку с записью известной песни 1930-х годов «В парке Чаир»:

В парке Чаир распускаются розы

В парке Чаир расцветает миндаль

Снятся твои золотистые косы

Снится весёлая звонкая даль…

Если эту музыкальную цитату можно назвать удачной и даже счесть единственным светлым пятном в темном царстве сценического замысла Федорова, то с решением образа Катасонова согласиться никак невозможно. Читаем у Богомолова об этом персонаже: «Ему за тридцать, он невысок и худощав. Рот маленький, с короткой верхней губой, нос небольшой, приплюснутый, с крохотными ноздрями, глазки голубовато-серые, живые. Симпатичным, выражающим кротость лицом Катасонов походит на кролика. Он скромен, тих и неприметен. Говорит, заметно шепелявя, может, поэтому стеснителен и на людях молчалив. Не зная, трудно представить, что это один из лучших в нашей армии охотников за языками». Не находите, чем-то Катасонов похож на Платона Каратаева, идеального русского солдата в представлении Льва Толстого, даже звучанием фамилии?

В повести Катасонов даже погибает тихо и незаметно, от шальной случайной пули с вражеского берега, среди своих. Зато в драме Федорова его смерть развернута в полноценную пластическую миниатюру. Около минуты Меркушин (с засохшим деревцем в руках) исполняет на наклонном подиуме судорожный Danse Macabre…

Но особую жалость вызывает Гарифуллин, играющий Гальцева, ибо капитан Холин (Камиль Гатауллин) на протяжении всего одноактного действия немилосердно шпыняет его, а тот терпеливо сносит унижения. Вообще-то в повести Холин — «под настроение — любитель поговорить и побалагурить». Да, часто бывает суров и бесцеремонен, будучи убежденным, что «разведка — самое главное в боевых действиях войск и поэтому все обязаны ему помогать». Но и Гальцев — парень не промах: в вверенном ему батальоне у него железный порядок (одна тщательно замаскированная дерном траншея полного профиля, вырытая ночами при некомплекте личного состава чего стоит!). Потому, зная себе цену, Гальцев по мере возможности дает разведчикам отпор, например, считает нужным помедлить для важности, прежде чем выполнять просьбы Катасонова и Холина.

Каким образом отношения этих тщательно выписанных Богомоловым характеров, в результате чьей — режиссерской или актерской — «усушки-утруски» свелись к монотонному дуэту «преследователь — жертва»?

Однако отдадим должное Антону Федорову — в чем-то он превзошел Тарковского. Последний в «Ивановом детстве» щеголяет сценами, снятыми под Калатозова и Годара, а Федоров вводит в актерский ансамбль своей постановки… куклу! Да, вы не ослышались, роль Ивана исполняет не только Нияз Зинатуллин, сидящий на правом краю авансцены за монтажным столом, а  еще и ростовая штыревая кукла, вождением которой занимаются Алексей Зильбер и Валерий Антонов в маскхалатах с капюшонами.

Ладно бы это была красивая и технически оснащенная кукла. Но по сцене таскают манекен с мертвенным серовато-желтым ликом, на котором не прорисованы ни брови, ни глаза, ни рот. А в некоторых эпизодах обнаруживается, что кукла вообще бестелесная, как пугало огородное; в мизансценах, требующих нахождения кукловодов на дистанции, спина «Ивана» ощетинивается двумя штырями для управления кистями рук. Вобщем, одушевить это сооружение не удается — оно то и дело возвращается в свою «неживую природу». Возможно, тому причиной вовсе не отсутствие профессионализма, ведь в финале Мама Ивана (Полина Малых) демонстративно отделяет голову Ивана от тряпичного туловища и складывает расчлененного «сына» в сундук…

«А был ли мальчик?» — судя по всему, таков режиссерский мессидж.

В спектакле Федорова имеется еще один изыск — действие сопровождается  живой музыкой. В зале, около сцены, стоит пианино, да не простое.  Передняя стенка его корпуса  снята, поверх обнаженных молотков и рулейстиков протянута, подобно новогодней, гирлянда старых фотографий (художник спектакля — все тот же  Антон Федоров). Произведения Арво Пярта и Джона Адамса, Шопена и Шостаковича, Баха и Гольберга , Мессиана и Яначека исполняет Борис Пивоваров. Время от времени просто-напросто извлекает одну щемящую ноту (музыкальное оформление — опять-таки  Федоров).

Как видим, приглашённый режиссёр представляет себя казанской публике как деятеля искусства, обладающего музыкальной эрудицией. Что же тогда ему помешало уловить общую интонацию военной прозы, в ее лучших образцах — таковых даже среди произведений казанских писателей-фронтовиков немало. Назовем Геннадия Паушкина, Юрия Белостоцкого, Тихона Журавлева, Игоря Толстого, Сергея Ефремова… Их проза жизнеутверждающая: какие бы драматичные события в ней ни описывались — в повествовании всегда  находится место юмору. А еще она — мастеровита, все писатели-фронтовики профессионально добросовестны: владеют речевой и портретной характеристикой персонажей, сюжетосложением, умеют описывать природу. Основная идея их рассказов и повестей, даже при показе неоднозначности истины, всегда внятная и не уподобляется ребусу.  

Между тем из программки совершенно неясно, какой возрастной аудитории предназначается театральная версия «Иванова детства» Федорова. Что если на этот депрессивный спектакль в Казанский ТЮЗ будут организованно водить школьников? Смогут ли подростки разобраться в нагромождении эстетических наворотов режиссера? Это ведь даже не всякому взрослому под силу.

Автор материала: Галина Зайнуллина