«Помочь задаваться вопросами самостоятельно — путь к спасению человека от исламского радикализма»

Азат Хасанов — с 2016 года член «Информационно-консультационного центра “Диалог”». Он, будучи осужденным за совершение преступления экстремистского характера — за участие в деятельности международной террористической организации «Хизб ут-Тахрир»* (запрещена в России решением Верховного суда России в 2003 году. — Ред.) в 2016 году, — отказался от членства в данном движении. Полностью признал вину и раскаялся.

После освобождения регулярно проводит консультации членов террористических организаций в условиях СИЗО и ИК. Также и по телефону доверия и в сетях интернет организует профилактическую работу с лицами, подвергшимися влиянию различных экстремистских и террористических групп. Принимает участие в международных конференциях, посвященных теме профилактики терроризма. О своей работе и непростом личном пути отхода от радикальных взглядов Азат Хасанов рассказывает в интервью KazanFirst. 

— Насколько сегодня проблема попадания под влияние радикальных религиозных сообществ актуальна? Как вы можете эту проблему определить?

— Если посмотреть статистику, то число осужденных по статье за соучастие в радикальных организациях по исламскому экстремизму и радикализму в России сократилось. Уже сейчас не такие большие задержания по количеству людей. Можно, наверное, даже сказать, что это единичные случаи. Раньше, конечно, эти задержания были куда масштабнее. 

Да, есть официальная статистика. Но, по моим личным ощущениям, по моему опыту общения, я вижу, находясь в колониях, а я знаю эту среду, находящуюся в колониях… Люди, которые в колониях принимают ислам, более склонные и подверженные попасть под влияние вот этих радикальных идей. Почему? Потому что они уже радикализированы, они уже в этой системе находятся. Они уже находятся в состоянии противовеса системе. 

Радикальный ислам таким людям ещё добавляет мотивации их радикализму. Они приходят к выводу: «А не зря к ним [представителям власти, правоохранительным органам] плохо относился. Оказывается, они против ислама, против Аллаха. Свои законы издают».   

Среда в колониях самая благодатная на сегодня для того, чтобы распространялись радикальные идеи или их зачатки. Потом уже, когда человек освобождается из колонии, он начинает интересоваться и приходить к каким-нибудь информационным ресурсам. Он ищет своим поступкам и действиям уже какую-то религиозную обоснованность. Для себя определяет доказательную базу, каких-то мусульманских ученых начинает слушать, намеренно их ищет. А ищет он таких ученых, которые на самом деле подтверждают уже сформулированные его взгляды, а не тех ученых, которые бы его разубеждали. 

— То есть на сегодня главная среда, которая воспроизводит исламский экстремизм и радикализм, — это принятие людьми ислама в колониях?

— Да, это, что называется, происходит «на земле». А то, что происходит в медиапространстве — это менее контролируемо. Это вообще невозможно контролировать, кроме как запретами каких-то ресурсов или сайтов. Вычислить, как какой-то ресурс повлиял на человека, вообще невозможно. 

А на работе «на земле» непосредственно можно это отследить. То есть буквально если определить какую-то группу мусульман, то через некоторое время мы можем увидеть, что если это был сплоченный коллектив, то там могут уже появиться какие-то разногласия. А через некоторое время мы можем обнаружить, как там появятся люди, которые делают такфир (в исламе обвинение в неверии. — Ред.) другим людям. Есть даже случаи, когда такфир делают одни мусульмане другим мусульманам. 

Если эту среду не контролировать, если не работать с этой средой, то последствия будут непредсказуемые. 

У нас сейчас есть очень положительная статистика, по которой нет людей, которые в колониях приняли ислам, освободились и потом выехали участвовать в вооруженных конфликтах в других странах. По крайней мере в Татарстане такого нет. 

— Как выглядит ситуация, когда человек разочаровывается в экстремистских течениях, в радикальных исламских взглядах?

— Разочарование в этих взглядах у человека возникает, когда он уже попадает в колонию, в следственный изолятор из-за того, что разделял эти радикальные мусульманские взгляды. На самом деле тяжело достучаться до этих людей, когда они на свободе. Хотя и возможно. Есть несколько людей, при работе с которыми получилось, чтобы они на свободе отказались от идей «Хизб-ут Тахрир»*. Они многое переосмыслили. Но тут важен фактор доверия, то есть кто говорит.

Скажем, если человек светский, например, исламовед или теолог, то да, он имеет какое-то образование, имеет какие-то компетенции. Но такой человек ведь сам не исповедует, не проповедует ислам. Вот как ему можно довериться? К нему — одно отношение. 

Если человек из муфтията, то к нему другое отношение. Такого человека расценивают как государственного, подконтрольного человека. Так в среде радикальных мусульман.

А как человек прошел через разочарование радикальными мусульманскими взглядами? И это у него явно не длилось день-два… Например, я отсидел в тюрьме три раза, в общей сложности это 10 лет и 11 месяцев за идеологию «Хизб-ут Тахрир». То есть я 14 лет был подвержен этой идеологии, её пропаганде. 

И вот когда ты начинаешь их идеологию опровергать с позиции их же пропаганды на их же языке, как только они видят, что человек хоть в чем-то разбирается в их тематике, то они уже немного начинают прислушиваться. Человек ведь просто так не будет слушать. А тут получается, что слышит, можно понять его какие-то боязни, может быть, корысти, из-за которых он мог бы уйти из этой организации. Люди ведь неглупые, могут понимать, какие сроки им могут грозить. А ещё они могут видеть в другом человеке, который разбирается в их тематике, некую ответственность перед Всевышним. Это вообще основной фактор, который всех мусульман толкает к поиску знаний. В общем, я побывал в ситуации тех людей, для которых сейчас тема с радикальными течениями главная в жизни и которые думают, что с этим делать. 

— Какова может быть роль семьи, скажем, в процессе ухода от радикальных сообществ, в разубеждении в радикальных взглядах?

— Да. В этом процессе семья играет очень большую роль. Почему? Например, когда я был в колонии, я был оторван от пропаганды радикальных взглядов. Я в колонии остался один, наедине со всеми своими теми знаниями, навыками и даже привычками, которые получил на свободе. Я в колонии даже пришел к какому-то очень острому состоянию, к тому, чтобы отказаться от идей «Хизб-ут Тахрир»*. Почему? Потому что вижу, что сижу в тюрьме, причем в самых худших условиях. И тут приезжала моя жена, она вместе с этим была и моей соратницей. Она меня реально прокачивала, мотивировала, мобилизовывала. Три дня её приезда ко мне, её подпитки хватало мне самому на полгода. Потом я опять начинал в ней нуждаться.

В общем, хочу сказать, что семья, особенно жена, — это очень сильная поддержка. Сегодня есть много различных социальных программ, по которым специалисты работают с семьями осужденных по статье «Экстремизм и радикализм». Детям из таких семей помогают, их социализируют, дают им понять, что на самом деле они обычные дети, а не какие-то особенные. Таким семьям дается установка, что они не какие-то покинутые или отвергнутые граждане, а что они — обычная часть общества. 

— У вас есть опыт — вы сами были в «Хизб-ут Тахрир»*. Вы можете рассказать о своём опыте: как вы отошли, отвернулись от идей, взглядов этой организации?

— Я принял ислам от одного из сторонников-идеологов этой организации. Фактически получилось то, что я принял взгляды этой организации вместе с принятием ислама. Мне показалось, что ислам есть только одного толка и он такой, какой у «Хизб-ут Тахрир»*. 

На отказ от идей «Хизб-ут Тахрир»* повлияло то, что я начал спрашивать себя о том, стоило ли тех последствий, которые мы получили, а это большие сроки из-за того, что мы своими действиями разозлили власти. Этими действиями были митинги, пикеты, автопробеги, выступления в мечетях, листовки. А оказалось, что по программе самой партии этого всего делать в России не стоило.

Вот с этого началось. Потом уже дальше стал другие факты сопоставлять и в итоге понял, что тот метод, который они предлагают, то есть свержение правительства политическим путем, — этот путь не соответствует исламу в данной реальности.

— То есть у вас ни бабушек, ни дедушек-мусульман не было?

— Моя семья вообще нерелигиозная. У меня бабушки и мама — нерелигиозные. Я о религии начал задумываться сам, самостоятельно. У меня было две судимости, уголовное прошлое. Я находился в колониях. К слову, как раз вот эти периоды моей жизни пребывания в колонии поспособствовали моей внутренней трансформации. Я стал задумываться, неужели человек со своим хорошим организмом создан для того, чтобы сидеть в тюрьме за какие-то преступления?  

Ведь другие люди находятся в более комфортных условиях. Я стал задумываться над этим и понял, что, как мне кажется, я тоже заслуживаю достойной жизни, достойных условий. Получается, что я сижу в тюрьме и ем баланду, а другие люди на свободе, и у них всё нормально. Такие мысли толкнули меня к размышлениям. 

Освободившись, я понял, что нужно двигаться в каком-то направлении. На свободе я встретил одного человека, который меня призвал к исламу. Он меня привел в мечеть, где я познакомился с идеологами «Хизб-ут Тахрир»*. И это меня в итоге опять привело к тюрьме. Другими словами, радикальные идеи ни к чему хорошему меня так и не привели. 

— А сейчас вы где работаете? Чем занимаетесь?

— Сейчас я работаю с колониями. Есть социальная программа — помощники-консультанты имама в колониях. Моя организация, где я работаю, прикреплена к имамам, которые закреплены за теми или иными колониями. Мы заходим в колонии, там общаемся с осужденными-мусульманами. Есть люди, которые осуждены по статье по радикальным и экстремистским взглядам. С ними мы тоже общаемся. Но с ними сложнее общаться. 

У нас в основном установка — не повлиять на осужденных, а повлиять на их окружение. Грубо говоря, снизить влияние идеологов радикальных взглядов на простых мусульман, на окружение из числа мусульман. То есть мы мусульманам предлагаем параллельные радикалам пути. Радикалы ведь проповедуют, что есть только один путь. А мы предлагаем им, что есть другие, более мирные пути. 

— Как это выглядит на практике? Скажем, перед вами стоит человек, который принял ислам от радикального идеолога… 

— Сначала сотрудники ФСИН нам предложили выводить этих радикалов в кабинеты, чтобы мы с ними общались. Но мы сказали, что так дело не пойдет. Во-первых, будет некое подозрение. Это ведь уголовная среда, хоть и мусульманская. А уголовная среда специфичная, в которой любой вызов человека к оперативнику или сотруднику может повлечь последствия в виде подозрений к вызываемому человеку. 

Поэтому мы идем в мечеть ко всем мусульманам и общаемся. Где-то круг общения образовался. Я выбираю кого-то одного из этого круга общения, более-менее активного. У меня нет цели, чтобы вокруг себя собрать круг людей и навязывать им свои установки или мысли.

У меня есть опыт воздействия на людей. Я понимаю, как психологически это сделать. У меня есть опыт вербовки в «Хизб-ут Тахрир»*. Я могу использовать те же методы, что используют и сами сторонники радикальных взглядов. Так что влияние происходит естественным образом. У нас нет никакого навязывания. 

Например, есть человек, который осужден за радикальные взгляды, он находится в среде мусульман. Тогда мы с ним общаемся на какие-то сторонние темы. Но я уже готовлюсь к этой встрече. Скажем, я могу поднять какой-то вопрос, который не остро бьет по позициям этого человека. Я стараюсь не касаться личности этого человека, чтобы у него не вызывать эмоции. Я ему про какого-то постороннего человека говорю. И человек начинает оппонировать мне. 

Но основной мой упор — это окружение этого человека, на которое он может влиять. 

Например, мне как-то попался один человек, который рассказывал, как в Крыму, когда он ещё был украинским, братья-тахрирцы жили и с ними всё было хорошо. А сейчас, когда Крым — российский, то их сажают за экстремизм, хотя при Украине этого не было. Организация «Хизб-ут Тахрир»* действительно на Украине была разрешена. 

Я такому человеку объясняю, что эта организация на самом деле политизированная. Члены «Хизб-ут Тахрир»* критикуют антиисламские настроения в России, находясь в Норвегии. Но в то же время они не критикуют Норвегию проявлением в нём антиисламских настроений. Не критикуют участие Норвегии в коалиции НАТО, которая убивает мусульман Ирака, например. То есть перед нами двойные стандарты, явная политизированность. 

В общем, моя задача не напрямую говорить и переубеждать людей, которые уже прониклись взглядами радикальных организаций. Моя задача — показать, что мир намного сложнее, что есть много разных взглядов в исламе, что есть разные понимания одних и тех же событий, что истинные цели этих организаций на самом деле не такие явные, как эти организации хотят их выставить. В итоге человек от моих вопросов и рассуждений сам начинает рассуждать и сам начинает обращать внимание, что в проповедях этих радикальных идеологов что-то не так.

Когда мусульмане видят разные мнения, разные позиции, это всё-таки мусульманам позволяет выбрать какую-то середину, какой-то умеренный путь. Так что на самом деле мы даем людям общие знания, чтобы у человека критичность включалась. Человек должен понимать, что на самом деле без разницы, кто ему что говорит: ученый, осужденный за экстремизм человек или кто-то другой. Самое главное, чтобы человек сам своей головой пришел к умеренности. 

* Организация запрещена в России решением Верховного суда России в 2003 году.