Основатель и солист популярной татарской рок-группы Gauga Оскар Юнусов рассказал KazanFirst о том, как нашел единомышленников, не говорящих на татарском, добрых песнях группы и рассекретил особенности съёмок нового клипа.
— На тебя трудно выйти. Твоя страница «ВКонтакте» закрыта, в «Инстаграме» тебя не найти. Ты интроверт?
— Я не люблю, когда хотят войти в мою жизнь, причем порой очень настойчиво, предпочитаю быть в своем родном, близком окружении. Когда людей слишком много — это мешает мне работать, они меня отвлекают. Звонки, встречи — и на работу времени совсем не остается. Под работой, конечно, подразумевается музыка. Поэтому приходится прибегать к этим методам. А работать я люблю, и хотелось бы считать, что и время свое и чужое ценить умею. Вот, наверное, последние года два-три у меня телефон разрывается от этих звонков. Я домой прихожу и начинается — один звонок заканчивается, за ним сразу второй, третий, два часа уходит просто на переговоры. Поэтому зачастую я прихожу домой и просто отключаю телефон, чтобы никто не дозвонился до меня. Просто чтобы отдохнуть и уделить себя своим делам.
— И информации о тебе в интернете крайне мало. Расскажи сам свою историю.
— Моя история началась где-то в шесть лет. Помню, я ходил на бальные танцы и в музыкальную школу по классу баян. Видимо, в танцах я делал какие-то успехи, так как преподаватель настаивал на том, чтобы меня отправили в Уфу в более профессиональную школу. Но папа не отпустил, и я остался в нашем городе, в Бирске. Тогда я таких решений сам не принимал — ехать или не ехать в другой город, ведь мне было-то лет 6-7. И в скором времени удачно забросил танцы.
— Что тебя привело в Казань?
— Я играл в баскетбол. Это была моя страсть школьных лет. Хотел выступать на профессиональном уровне. Запланировал приехать в Казань и начать играть в УНИКСе. Приехал в 2007 году, поступил в КГУ (теперь КФУ. — Ред.). В УНИКС я не попал, да и не особо старался, а где-то в 22-23 стал сворачиваться с этим делом. К тому же были травмы, да и с работой времени совсем не оставалось на занятия. Теперь баскетбола почти нет в моей жизни. Дома где-то валяется около пяти мячей, всякие медали, корзина игрушечная, но чтобы в спортзал выбраться — возможности нет, а я с радостью продолжал бы, хотя бы ради себя.
— А группу ведь ты свою основал уже в Казани?
— Да, это был 2012 год. Я заканчивал университет, мне нужно было идти работать. А я писал песни, но знакомых музыкантов у меня не было. И я просто позвонил отцу и сказал ему, что хочу попробовать себя в музыке, мол, один год я поищу себе команду, где-то поиграю, если получится. Ну, в том плане, чтобы он меня еще год мог обеспечивать деньгами. И он согласился. В течение этого года я наткнулся на лейбл Yummy Music. Многие меня туда направляли. Директором лейбла в то время был еще Ильдар Каримов, с Ильясом там впервые пересекся, но мы еще не общались. Ильдар познакомил меня с двумя ребятами, с которыми до сегодняшнего дня играли вместе.
— Ты говоришь, что еще в универе писал песни. Они уже тогда были на татарском?
— С 10-го класса и до 3-го курса я писал тексты на русском. Причем писал много — в день сидел до 10 часов, набивал руку. Даже спать не ложился, пока текст не напишу. Иногда писал по пять текстов, не потому что заставлял себя, а потому что хотелось. С каждой новой песней появлялось какое-то необъяснимое чувство власти, силы. Ты вот написал текст, которого до этого момента не существовало, и вот он лежит перед тобой, ты можешь потрогать и показать его другим, он твой.
— Как переключился на татарский?
— Татарский? Это вообще получилось случайно. Я сидел в комнате в общежитии, появилась случайная строчка на татарском. Решил продолжить и минут за пять написал песню. Мне показалось, что она получилась неплохая. И затянуло. Подумал, что на татарском я пишу лучше, чем на русском. И с тех пор работаю только на нем.
— Расскажи о группе.
— В этом году, кстати, нашей группе исполнилось пять лет. Но я обычно не обращаю на такие вещи внимания. За эти пять лет мы выпустили два альбома, и мне это не нравится. В сумме это где-то 20 песен, но написанных мною и невыпущенных — гораздо больше. Мы работаем очень долго. Материал есть, а до ума довести его уходит много времени. Их ведь нужно выпускать, идти дальше, а они все копятся и копятся. Поэтому я уже в начале 2019 года хочу внести изменения, которые коснутся, полагаю, всего.
— И что думаешь делать с этим?
— Параллельно с командой я пробую записывать песни и самостоятельно. Например, один альбом с командой, второй сам, третий, может, еще с кем-то.
— А если в ближайшем будущем выйдет сольный альбом, как он будет подписан?
— Я не знаю, надо подумать. Можно просто упомянуть, что это сделано сольно. Я бы хотел такое сделать. Потому что у каждого из нас в команде разное видение. Они играют по-своему, и в этот момент теряется то, что я заложил в песню. Это меня не устраивает, поэтому хочу внести изменения в работу.
— Твои ребята понимают тебя на татарском?
— Они понимают, один немного разговаривает.
— Это не мешает вашей работе?
— Возможно, иногда. Иногда ориентируешься на текст ведь, а они могут его не понять, не принять правильно, пойти по другому руслу.
— На сайте Yummy Music о вас написано, что вы делаете революцию в музыке. Как к этому относишься?
— Серьезно такое слово есть? Сколько бы я анонсов не видел, все казались нелепыми. Я думаю, это очередной нелепый анонс.
— И все же есть какая-то революция. Я бы сказала, есть некий протест, но не могу понять, против чего.
— Если про протест, песни, которые были ранее в Oscar с7с5, они полностью обо мне. Возможно, в них чувствуется какая-то борьба с самим собой, поиск себя. Чего-то социального там нет; то, что новое, еще не вышедшее, написанное, можно сказать, сегодня — в них много социальных моментов.
— А правда, что название группы изменилось после встречи с президентом (раннее группа Gauga называлась Oscar с7с5)?
— Это уж байка (смеется). Если бы даже президент сказал мне это лично в лицо, я бы сам решал, менять название или нет. Так получилось, что на одном из мероприятий Ильяс Гафаров (руководитель Yummy Music. — ред.) презентовал президенту свой лейбл, показал наш клип и назвал нашу группу, а президент понял его с раза третьего-четвертого. И он сказал что-то вроде «ребята вроде нормальные, только название странное». Вот и привязались к этому. Смена названия не связана с этой историей.
— Так почему все-таки теперь вы Gauga?
— Честно сказать, меня устраивало и «с7с5» — и нестандартно, и символично, и немного агрессивно. Но большая часть ребят в команде часто повторяли, что надо поменять название группы. Я начал подкидывать варианты, и вот Gauga нам понравилось и визуально, и по значению, и на слух.
— Был после этого новый глоток воздуха? Или тебе вообще не принципиально, как называется твоя группа?
— Название очень важно для меня. Мы очень долго выбирали его. Но для меня дать имя группе, а также дать имя котенку, песне и т. д. — очень трудное занятие. Песню с нуля намного проще написать, чем подобрать правильно название. Прошло уже где-то полтора года, как мы гордо носим это имя, но ничего особенного вместе с этим не произошло — как играли, так и продолжаем.
— Видела тебя на лекции TAT CULT LAB. Как тебе? Расскажи об этом.
— Если бы не участие Мити Бурмистрова, меня бы туда не затащили. До этого я никогда не работал с электронной музыкой, а вот сейчас мы с ним познакомились и собрали команду из 18 человек, когда по правилам в каждой команде должно быть по три (смеется). В первый день мы собирались за городом в частном доме-студии. Там все вместе поджемили. В другой день были вообще дома у Мити. Там более комфортно, за город нужно было ехать минут 40. Познакомились со многими хорошими ребятами. Мы поделились на три группы, чтобы у каждой были свои песни. Наверное, не все они войдут в финальный шоу-кейс. У нас будет 6-7 итоговых песен. Дело еще и в том, что татарский язык из всей нашей группы знаю только я, остальные поют либо на английском, либо на русском, и вот мы все миксуем.
Читайте также: Митя Бурмистров: Спорт, секс, еда и сон делают вас счастливыми
— Ты видишь в этом проекте какой-то глубокий смысл?
— Я не был на других лабораториях, не видел их работы. Но их однозначная польза есть в том плане, что это еще одна возможность новым людям проявить себя. Может, в этих лабораториях собрались лучшие сценаристы, режиссеры, музыканты Казани, просто до этого они были в тени, не имели возможности или решимости что-то продемонстрировать, а теперь — нате пожалуйста. Вот я познакомился с хорошим гитаристом. Все гитаристы, за кем мне удавалось наблюдать в Казани — а я сидел искал их, смотрел видео — они мне не подходили либо стилем игры, либо техникой, либо харизмой. А это рокерский чувак, свободный, вольный, правда, пока с малым опытом игры в командах и выступлений, но это поправимо.
— В принципе все песни Gauga, а особенно клипы, нестандартные.
— Мне кажется, это все элементарные вещи. Видимо, это зависит… я не знаю. Ты просто берешь и снимаешь то, что тебе нравится, и стараешься, чтобы это было сделано хорошо. Ничего же нет больше. Просто есть команда, которая знает, что должно быть. Взять первый наш клип — «Грейпфрут». Локация была убитая, были люди, которые приходили, вычищали его, художник-постановщик все обвесил там как нужно, чтобы это смотрелось и хорошо входило в кадр, световик наладил свет, оператор выучил ходы, то, как он должен пройти свой путь. Каждый знал свое дело.
— Ты говоришь о процессе съемок. А я говорю о необычайности идеи. Вот последний клип к песне «Бал» одна из ваших фанаток назвала даже маньячным. Что скажешь на это?
— Вообще, я люблю возвращаться к теме 90-х. Целое поколение выросло на фильмах Балабанова, кстати, боевики западные с Жаном-Клодом Вандамом, Чаком Норрисом… Это же данность, от этого не убежишь. И я вырос на них, и вырос во дворе. Среди моих друзей были и отсидевшие, и потом севшие. И класс у меня был хулиганский. Правда, в 8-м классе я поступил в лицей, где не было таких. А во дворе было всё.
— А ты?
— Так вот что хочу сказать. У нас не стояла задача показать насилие и призвать к нему. Иначе были б это мы? Мы хотели показать то, чего полно в нашей реальной жизни, и то, что мы можем к этому в один «прекрасный» день взять и привыкнуть, как человек часто с истечением времени привыкает к любым действам, несмотря на то, положительны они или отрицательны. А говоря о 90-х, я имею в виду, что, созерцая все то, оно не сработало ни на меня, ни на моих сегодняшних близких друзей как «призыв» к насилию, а напротив, я всегда за справедливость и правду, за светлое в людях. У меня есть высшее образование, я закончил музыкальную школу, мои друзья — это люди, добивающиеся успеха честным трудом. И в клипе нет никакого призыва к насилию. Можно увидеть совершенно другое, если позволить себе поразмыслить. Но понятно, что первым в глаза обывателя бросается именно грязь и возникает мысль «пропаганда». Но даже если я буду петь про войну, я буду иметь в виду, что буду биться за мир, за добро.
— Возвращаясь к клипу, «Бал» серьезно снят на айфон?
— Да, мы пришли к айфону в целях экономии. Мы и так потратили на него около 170 тысяч. А если бы мы брали хорошее оборудование для съемок, камеру, свет, то вышли бы все 250. Подумали, будет дешевле, может, и инфоповодом это станет. Но я заметил, что в Казани этот клип вообще не обсуждался, а в Башкирии (песня и клип записаны совместно с башкирской группой «Бүреләр». — Ред.) прямо каждая деревня говорила о нем. Была куча комментариев и сообщений. Половина осуждала нас, другая половина говорила «о, классно, наконец не березы». Единственное, что, если бы еще добавили полминуты сюжета, то он был бы доступнее для понимания зрителя.
— Где нашли оленей для клипа?
— Не могу точно сказать, вроде, где-то в Лаишевском районе. Оператор с режиссером катались самостоятельно. Поехали снимать утром, снимали на рассвете и поймали кадр, когда вот они подкормиться выходили.
— Текст твой был?
— Да, у меня подруга была. Ее звали Асель. С казахского — мед. Песня посвящалась ей. Уже года два с половиной, наверное, прошло с написания этой песни. И то, что интересно, я тогда не знал, что Асель переводится как мед.
— Что вообще обычно вдохновляет на текст?
— Думаю, состояние влюбленности. Это состояние позволяет раскрыться. В этот момент, как мне показалось, подключается иная часть мозга, ты ощущаешь свободу и гармонию. Границы стираются. Очень плодотворно работается в такой период жизни. Но я и так стараюсь каждый день работать. У меня сейчас мало времени, но я стараюсь. В таком ритме мало что можно написать, но я по привычке сижу. Иногда появляется строчка, я ее откладываю. У меня есть песни еще с 2010 года. Мне кажется, они самые сильные. У всех ведь бывает момент, когда ты интересуешься богом, смертью, жизнью. В этот момент, в возрасте 20-21 года, у меня появилось около 10 песен. Все философские, тяжеловатые. И они лежат и лежат. Я думаю, их нужно уже выпустить. Они все как противоположность «Бала». Как будто их писал другой человек. Хочу, но не могу вернуться в это состояние. Видимо, я сильно изменился.