Ольга Гоголадзе — Казань
Если бы к театрам было применимо понятие «дерби», мы бы сейчас наблюдали его в Казани. С разницей в месяц Качаловский и Камаловский театры презентовали своих «Дон Жуанов», дав театральной общественности и (в особенности!) журналистам неиссякаемый источник для сравнений. Благо режиссёры создали до такой степени разные спектакли, что объединяет их только бессмертный текст Мольера.
Вообще, сама история достойна отдельного фильма. Смотрите: Фарид Бикчантаев задумал своего «Дон Жуана» ещё в 80-е. Будучи студентом, поставил по этой пьесе эскиз, держа в голове идею будущего спектакля. Потом, в 1995 году, он уже готовился представить его в театре Камала. Актер Халим Залялов перевёл произведение на татарский язык, выпускники целого курса Бикчантаева получили свои роли, каждый уже видел себя в блеске софитов, но почему-то приступить к работе никак не получалось.
Дальше монтаж, надпись внизу экрана «10 лет спустя», и 8 мая 2015-го Фарид Рафкатович поднимает голову и произносит: «Пора!». Собирает тот же актёрский состав (кто-то почти не изменился, кто-то обзавёлся солидным животиком, у кого-то седые виски), они адаптируют текст под новый спектакль и начинают репетировать.
Проходит пять месяцев, и Качаловский театр приезжает петербургский режиссёр Григорий Дитятковский. По иронии судьбы, из всех предложенных вариантов он выбирает именно «Дон Жуана». На полной скорости, за три месяца он ставит эту пьесу и прямо-таки «подрезает» камаловцев перед самой премьерой. Сам об этом не зная! Здесь, по законам жанра, Мольер на татарском должен прозвучать настолько иначе и так очаровать публику, чтобы перед финальными титрами нашего воображаемого фильма режиссёры искренне обнялись, похлопав друг друга по спинам. 
В принципе, так и вышло. Две эти постановки — словно чёрно-белый снимок и его негатив. Одинаковые слова произносят настолько по-разному, что пришлось загуглить текст пьесы, дабы убедиться: всё по Мольеру. И даже идею декораций художник Сергей Скоморохов почерпнул из самых первых спектаклей французского комедиографа. Их давали в зале для игры в мяч, который представлял из себя вытянутое пространство с натянутой посередине сеткой (на время спектакля её снимали, конечно). Поэтому сцена почти пустая и оформлена крайне скупо для классического театра.
Есть лишь легкая конструкция с уходящей на всю глубину перспективой, где основные поверхности используются в качестве экранов. Периодически они становятся совсем прозрачными, и за ними угадываются очертания разрушенного античного города. Иногда на экраны проецируют волны, чтобы создать иллюзию морского берега. Бывает, на них возникают помехи, как в старом ламповом телевизоре. В эти минуты кажется, что герои заперты внутри, доказывая гипотезу Карлсона о крошечных человечках, живущих в загадочной коробке. 
Мысленно повозмущавшись такой чрезмерной лаконичности, понимаешь: действие происходит вне пространства и времени. И это объясняет, почему артисты одеты невпопад. Ведь сначала создаётся впечатление, что из Камаловского театра уволили всех костюмеров, а перед премьерой отключили свет, поэтому актёрам пришлось выбирать наряды в темноте и в спешке. Но потом становится очевидно, почему Дон Жуан носит советский плащ 30-х годов, а французский крестьянин Пьеро (Алмаз Сабирзянов) — косоворотку. Также понятен и готичный наряд Эльвиры (Люция Хамитова), и одежда Шарлотты (Айгуль Абашева) из журнала «Колхозница’1939». Отпадает вопрос, почему герои не соблюдают этикет, а в манерах челяди и дворян нет совершенно никакой разницы. Все эпохи смешались, демонстрируя, насколько вечна классика.
У Бикчантаева непривычно вообще всё. Пьеро не высмеивает барские парики и платья, а воспевает их. Для простого крестьянина они становятся чем-то недосягаемо-прекрасным, символом жизни, которой у него никогда не будет. Шарлотта из корыстной вертихвостки с непомерным самомнением по велению режиссёра превращается в наивную, чистую девочку. Она хотела следовать за мечтой, а не за титулом и смазливым личиком Дон Жуана. Нищий Франциск (Фанис Зиганшин) внезапно оказывается истинно верующим, а не обычным попрошайкой, который наживается на религиозных фанатиках. 
Чудеса перевоплощения совершает и Эльвира. Она появляется на сцене в самом начале, мрачнее тучи и печальнее Хатико. Надрыв, с которым несостоявшаяся жена произносит свой монолог, заставляет безоговорочно поверить в глубину её сердечных ран. Но в конце второго акта на неё, не иначе, снизошла божья благодать. Да такая, что видно невооружённым глазом: за спиной у Эльвиры крылья, а над головой слуга держит нимб. Это решение — одно из самых забавных и замечательных в спектакле (здесь я мысленно поставила жирный минус Дитятковскому, потому что эта героиня у него одинаково истерична во всех сценах).
Но, конечно, больше всего сюрпризов преподносит главная связка — «Дон Жуан — Сганарель». Герой-любовник по версии Фарида Рафкатовича настолько странный, что невольно задаёшься вопросом: «Где этот коварный обольститель? Где этот беспринципный дворянин, для которого завоевать женщину — такой же соблазн, как для игромана — партия в покер?». От него осталась только очень привлекательная внешность актёра Радика Бариева. Но где же роскошные наряды, изысканные манеры, где светский лоск, где азарт и блеск в глазах? Ничего этого нет. Дон Жуан словно и сам затерялся вне пространства и времени. Его ничто не радует, и в каждой сцене он словно делает шаг назад и безучастно смотрит на героев со стороны. 
И здесь невольно проводишь параллель с Дон Жуаном Ильи Славутского. Ведь он — герой нашего времени, такой, как Хаус, Лайтман, Шерлок. Гений, способный обернуть мораль против ханжей. Он предельно самодостаточен и видит людей насквозь, поэтому может манипулировать ими по своему усмотрению. Каждый его шаг продуман до мелочей, и каждый — приключение, поэтому ему плевать на общественное порицание. Он любит жизнь так сильно, что не верит в смерть.
У Радика Бариева совсем другой Дон Жуан. Он тоже — «герой нашего времени», правда, каким его увидел Лермонтов. Его жестокость — бессмысленна и продиктована одной лишь скукой. Камаловский Дон Жуан неспособен на страсть, влюблённость, азарт. Добиваясь очередной красотки, он отчаянно пытается хоть на секунду почувствовать себя живым — но не выходит. Он как Печорин — идеальная жертва для психоаналитика с постулатом: «Все проблемы из детства!». На это недвусмысленно намекает появление отца — алкоголика (Ильтазар Мухаматгалиев), после разговора с которым Дон Жуан окончательно замыкается в себе. 
Однако, за безразличным фасадом теплится ранимая душа. Это становится ясно, когда герой принимает решение дойти до крайней степени моральной деградации: принять сан, чтобы проказничать под прикрытием церкви. Здесь мы видим всю боль, все страдания, которые ему доставляет человеческое лицемерие. Если Дон Жуан Славутского стоит выше насквозь прогнившего общества и оборачивает все догмы себе на пользу, то Дон Жуан Бариева — плоть от плоти своего мира. Но жить в нём он не может. Вот почему он во всём видит предзнаменования смерти. Он играет с ней, ищет её, прямо-таки нарывается. Лишь когда статуя Командора забирает Дон Жуана в преисподнюю, он, наконец, обретает покой.
Только Сганарель (Искандер Хайруллин) наивно верит, что его хозяин однажды свернёт на истинный путь. Он искренне жалеет крестьянок, которые решили, что выйдут замуж за дворянина. Ему каждый раз стыдно обманывать людей, которым «посчастливилось» пересечься с Дон Жуаном. Но он не теряет надежды, что господин образумится, что добро в нём победит, что человеческие качества окажутся сильнее всех психологических травм. 
Здесь, конечно, вспоминается Сганарель Марата Голубева, который восхищался ловкостью Дон Жуана и завидовал ему, сокрушаясь, что не может вести себя так же. Его морализаторство было фальшивым и вынужденным — ведь нужно быть хорошим в глазах других. Сганарель Хайруллина хороший сам по себе. И все его воззвания к совести хозяина идут от души, от непреложной уверенности в силе правды. Он любит Дон Жуана вопреки — поэтому Фарид Бикчантаев именно его сделал ключевым персонажем спектакля. И это неудивительно, ведь когда-то Сганареля играл сам Мольер.
В общем, премьера удалась. «Дон Жуан» так долго собирался поселиться в театре Камала, что теперь останется там надолго. Полезный совет: смотреть его лучше из партера. С балкона сцена кажется чересчур пустой и мрачной, да и возможностей оценить всю экспрессию актёров на порядок меньше.
Comment section