«Среди мусульман наблюдаются попытки бегства от светского образа жизни»

В Татарстане работает одна из ведущих аналитико-исследовательских структур России. Речь идет о Центре исламоведческих исследований Академии наук РТ (ЦИИ АН РТ). Среди научных работ Центра есть монография «Ислам и религиозный активизм в Республике Татарстан». Она является внушительной публикацией в 460 страниц по исламской проблематике. Монография была опубликована лишь в прошлом году. А распространение в среде интересующихся, экспертов и аналитиков сборник получил только в этом году.

Особый интерес вызывает статья директора ЦИИ АН РТ Рината Патеева «Исламский активизм и социокультурные трансформации в татарском сообществе», которая как раз обладает рядом преимуществ — ретроспективный анализ развития ислама (исторический анализ, начиная с конца XIX века), анализ текущей ситуации и интересные образы будущего, куда движется сегодняшнее мусульманское сообщество (официальные религиозные иерархи, проблемы радикализма мусульманской среды и мусульмане-обыватели).

Бояться длинного и наукоподобного названия статьи читателю, глубоко не погруженному в мусульманскую проблематику, но интересующемуся, не стоит. Статья на самом деле о том, что такое исламский активизм на протяжении, пожалуй, 150 лет. Автор анализирует этот феномен, в том числе и среди дореволюционных татарских просветителей и богословов конца XIX века — начала XX века. Да, их деятельность и по сей день не вызывает сомнений, в ней сложно не увидеть именно активность, причем активность многогранную, многовекторную и в абсолютно разных областях жизни (политический, национальный, просветительский, экономический и т.д. исламский активизм).

Также автором особое внимание уделяется исламскому активизму во время Советского Союза, когда официальной государственной идеологией был атеизм, когда единственной открытой мечетью в Казани была мечеть Аль-Марджани, когда были репрессии, тоталитаризм и отсутствие свободы совести и вероисповедания, а также свободы слова. Тогда исламским активизмом являлось простое исполнение бытовых мусульманских ритуалов — 5-кратный намаз, чтение мусульманских книг, организация никаха, имянаречения и похорон по мусульманским правилам. Все эти вроде как обыденные мусульманские действия в условиях Советского Союза являли собой тот ещё подвиг, и в героизме поколения мусульман Советского Союза никаких сомнений быть не может.

Но после развала СССР, в эпоху Перестройки, в период ельцинских 90-х годов деятельность мусульман так же носила характер активизма. Весь этот период проходил под насыщенным смыслом о Возрожденчестве ислама для татарского народа, для отдельного верующего, а также для органов власти. Тогда деятельность мусульман, их активность были заметны — строились мечети, публиковалась религиозная литература, институализировались мусульманские общины в различные муфтияты. Правда, у такой активности была и другая сторона — интенсивные, можно сказать, слаборегулируемые государством контакты российских мусульман с зарубежными единоверцами, мусульманский радикализм, джамааты и террористические акты, а также взаимосплетение мусульманского сообщества с нарождающимся российским капиталом (в некоторых случаях криминальным и околокриминальным). Да, это тоже было исламским активизмом, а деятельность некоторых имамов, муфтиев и других мусульманских религиозных деятелей носила героический характер. Тут есть что анализировать, раскрывать и исследовать.

А что можно назвать исламским активизмом, скажем, с начала 2010-х годов? Является ли исламским активизмом, например, ведение какого-нибудь мусульманского паблика в той или иной соцсети? А вот, скажем, поступление вчерашнего школьника в какой-нибудь мусульманский вуз и получение высшего мусульманского образования — это проявление мусульманского активизма и самореализации или проявление конформизма («Так родители сказали», «В другие вузы поступить баллов по ЕГЭ не хватило»)? Такие и не только рождают вопрос: что в последние годы можно назвать мусульманским активизмом? Если не ответить на этот вопрос, то невольно можно провалиться в вывод, что сегодняшнее мусульманское сообщество аморфное и пассивное. В общем, Ринат Патеев в статье над этой проблемой также предлагает задуматься и некоторое свое видение по поводу мусульманского активизма.

Предлагаю детальнее познакомиться с видением автора-исследователя религиозной ситуации как раз последнего периода (примерно последние 10-15 лет).

Патеев признается, что после возрожденческой исламской активности 90-х годов наступил период, который явно определяется спадом. Нет, речь не идет об отказе от ислама. Патеев заявляет о «трансформации религиозности». Действительно, кого сегодня в Татарстане можно удивить исполнением 5-кратного намаза, строительством мечети, выходными днями на Ураза- и Курбан-байрам? Всё это из разряда активизма переходит в область повседневности. Но такое религиозное состояние присуще не только исламу в России и Татарстане. Это — общий контекст для всего российского общества.

Вот, например, интересная статистика. Россияне стали более отрицательно относиться к распространению религии: если в 1990 году 61% опрошенных соглашались с тем, что распространение веры пойдет на пользу обществу, то в 2015-м такой позиции придерживались только 36%. При этом стали чаще говорить о вреде распространения религиозных убеждений: в 1990 году на это указали 5%, а в 2015-м уже 23%.

Однако сами верующие роль религии в своей повседневной жизни стали оценивать значительно выше: в 1990 году лишь 23% согласились, что вера поддерживает их в определенных ситуациях, в 2015-м такой позиции придерживалось уже 55% .

Некое подтверждение охлаждения к религии можно наблюдать по нынешним казанским мечетям, например. Своими наблюдениями на этот счет делится автор Патеев: «В Казани с ее населением 1,257 млн человек проживает более 600 тысяч этнических мусульман, при этом на 2019 год функционировало около 75 мечетей. В данном случае среднестатистическая цифра посещения каждой казанской мечети в «идеальной модели» будет составлять более 1 100 человек в неделю. С учетом того, что пятничная молитва остается обязательной для каждого мужчины-мусульманина, а религиозная активность женщин примерно одинакова, представленные расчеты дают достаточно завышенные показатели, особенно с учетом наплыва мусульман-мигрантов. В реальности большинство казанских мечетей в значительной степени представляют собой небольшие храмы, которые посещают примерно несколько сотен человек в неделю, причем главным образом для пятничной молитвы».

Таким образом, сегодня в обществе одобряется, когда человек заявляет о себе как о религиозном человеке. В то же время общественное ожидание не требует от человека строгих исполнений всех обязательных мусульманских ритуалов.

Доля верующих, которые исполняют все обязательные мусульманские предписания, — около 5-7% от всей массы мусульман. Вот цитата автора-исследователя: «По нашему мнению, количество религиозно активных татар-мусульман в Татарстане составляет примерно 10-15%, а доля постоянно выполняющих все основные предписания ислама, скорее всего, не превышает 5-7% от общего числа верующих. На это также указывают данные других социологических исследований. В частности, по результатам некоторых опросов в 2017 году в Татарстане только 6,1% верующих татар указали, что соблюдают все предписанные религиозные ритуалы».

Такое положение дел рождает вопросы: «Чем же тогда на самом деле занимаются сегодня мусульмане?», «Что сегодня является проявлением мусульманского активизма?», «Почему наблюдается такой спад религиозности, дипломатично определенный автором Патеевым как «трансформация»?», «Таит ли такое положение дел какую-нибудь угрозу обществу, традициям, самому исламу?».

С одной стороны, у автора Патеева наблюдается соблазн всё свалить на проблему с мусульманской молодежью. Думаю, тезис-проблема «Не та молодежь» всем набил оскомину и не может всерьез оперироваться в академических кругах. Но Патеев к этой проблеме подходит взвешенно и говорит как о «межпоколенческом разрыве», что существенно снижает ответственность с молодежи за «религиозный спад». В таком случае ответственность за религиозное упадничество справедливо пополам распределяется между старшим поколением мусульман и младшим. 

Правда, определение проблемы «Во всем виноват межпоколенческий разрыв» всё равно сродни определению «во всем виновата молодежь». Эти тезис-проблемы одинаково как объясняют, так и не объясняют текущее состояние. У Патеева объяснение разрыва связей между поколениями лежит в бытовой плоскости. Но это всё равно похоже на какую-то недосказанность. Скажем, в сегодняшней оценке отношения к специальной военной операции на Украине социологи так же наблюдают межпоколенческий разрыв, если не противостояние. Но вряд ли это можно объяснить тем, что внуки перестали посещать своих бабушек и дедушек в деревнях. Тут более глубокие процессы в обществе и в государстве.

Интересными и аргументированными рассуждениями Патеев делится относительно нынешнего состояния религиозного образования. Уровень и качество образования среди мусульманских иерархов, имамов мечетей несомненно является сильной стороной всего мусульманского сообщества.

Отмечается, что состав исламского возрожденчества конца 80-х и в 90-х годах формировался из разных социальных, возрастных и профессиональных групп: бывшие ветеринары и пионеры-радиолюбители, законопослушные пенсионеры и молодежь из криминальной среды. Духовенство состояло из талантливых и амбициозных имамов, и некоторые из них получили хорошее религиозное образование как в России, так и за рубежом, а также качественное советское образование. Имамы занимали инженерные должности в цехах промпредприятий, получили театральное образование и успели построить военную карьеру. Например, бывший ректор Медресе имени 1 000-летия принятия ислама Исхак хазрат Лотфуллин, который до религиозной службы дослужился до подполковника Советской армии.

Ближе к 2007 году специалисты уже отмечают «слабость того социального слоя, из которого сегодня рекрутируется мусульманское духовенство». Талантливая молодежь не горит желанием идти учиться на имама в исламские вузы. Об этом говорят высокие показатели ЕГЭ среди абитуриентов.

Цитата из статьи Патеева: «Средний показатель тестирования по одному предмету у поступивших в исламские вузы в 2015-2017 гг. составлял немногим более 60 баллов из 100. По результатам приемной комиссии в 2017 году в Российский исламский институт (РИУ) на первый курс бакалавриата по специальности «Теология» поступило 15 человек. Средний балл поступивших абитуриентов по итогам трех тестирований ЕГЭ составлял 189,5 балла, что несколько больше по сравнению с данными 2016-го (170,1) и 2015 года (160,9). На заочное отделение РИИ в 2016-м поступило 46 человек со средним баллом 184,3. В 2017-м в РИУ на заочное отделение по направлению «Исламская теология» поступило 44 человека со средним баллом 196,5. Низкие показатели вступительных баллов по итогам трех тестирований ЕГЭ фиксируются и в других исламских вузах России. Так, средний балл поступивших по направлению «Теология» в Дагестанский теологический институт имени Саида Афанди составил 162,2 балла в 2016 году. Очевидно, подобные показатели свидетельствуют, что сама система высшего исламского образования сегодня не пользуется значительной популярностью и во многом формируется по «остаточному принципу» из абитуриентов, не имеющих высоких показателей ЕГЭ для поступления в другие образовательные учреждения».

Часто многие молодые люди приходят в медресе или исламский вуз, в том числе по инициативе религиозных родителей, из обычных конформистских соображений: проводить время в удобных для себя условиях среди верующих мусульман или, переехав из глубинки, проживать в Казани. Однако мотивация многих обучающихся быстро трансформируется и, будучи уже студентами и шакирдами, молодые люди чаще желают получить другое образование и поменять профессиональную сферу деятельности, найти возможность самореализации в светских областях. В значительной степени это приводит к отсеву обучающихся на очных отделениях исламских образовательных учреждений.

Что же в итоге сегодня можно считать исламским активизмом? Патеев на этот вопрос отвечает так: «Сегодня в России, в частности в Татарстане, исламские активисты ведут самую широкую деятельность в различных сферах общественной и культурной жизни. Это не только исламский блогинг или освоение капитала с учетом особенностей религии, но и публичное позиционирование, освоение технологий успешной карьеры, поиск счастливой женской доли мусульманки и т. д. Возникают новые формы самоорганизации в виде Ассоциации психологической помощи мусульманам и казанского мусульманского многопрофильного клинико-диагностического центра «Йасин», проводятся школы по развитию исламского бизнеса, исламские коучинги по формированию имиджа, психологические тренинги для мусульманок «Счастливые мелочи жизни». Формируется даже исламский рынок развлечений, и некоторые свадьбы у мусульман сегодня проводятся при участии халяльного тамады. Особняком стоит уникальный проект казанской мечети «Ярдэм», где через рельефно-точечный шрифт Брайля обучают незрячих чтению Корана на арабском языке».

В то же время эксперты замечают, что сегодня на религиозность постоянно наступают ценности, принципы, стандарты и запросы именно светского образа жизни. Это всё приводит к тому, что в «исламском активизме появляются и различные формы эскапизма, связанные с бегством от превалирующей реальности светской культуры и образа жизни, доминирования буржуазного стиля потребления и т. д.». Эскапизм, то есть бегство, мусульманских активистов сегодня может выражаться в виде желания ограничить социальные контакты с немусульманским сообществом, оградиться от светской системы образования. И такие формы убегания-эскапизма мусульманских активистов можно наблюдать в Татарстане.

В качестве примера Патеев приводит следующее: «Сегодня Казань с неизменным образом мечети «Кул Шариф» сформировала ореол привлекательного общества для мусульман с удобной исламской инфраструктурой и притягивает к себе множество мусульман с территории всей России. Однако некоторые верующие мусульмане Татарстана идут еще дальше и предпочитают переводить собственных детей на семейное образование, обосновывая это несостоятельностью образовательной системы и неприемлемостью этической среды светской школы и общества. Подобная практика все больше вызывает опасения в связи с очевидностью проблем в дальнейшей социализации исламской молодежи, которая к тому же в результате подобного шага родителей часто лишается полноценного школьного образования, что сказывается на результатах экзаменов».

Или например, отъезды из России и вступление в ряды террористической организации, например ИГИЛ*, так же являются яркой демонстрацией эскапизма мусульманского активизма, правда, крайне радикального. Есть информация, что глобально на призывы ИГИЛ* по всему миру откликнулось около 30 тысяч человек. Патеев приводит статистику по Татарстану: «… по данным на начало 2018 года, 85 жителей Татарстана примкнули к ИГИЛ* и другим подобным группировкам».

Таким образом, резюмирует (и в то же время формулирует тренд, устремленный в ближайшее будущее) автор-исследователь Ринат Патеев, некоторые мусульманские процессы к началу XXI века потеряли динамику. Этот спад особенно виден в среде современной молодежи, для которой выстроенная ранее предшествующими исламскими активистами мусульманская инфраструктура кажется обыденностью. Исламское образование погружено в серьезную конкуренцию за умы молодежи. Говоря проще, мусульманскому вузу надо изрядно постараться, чтобы привлечь к себе талантливого юношу, который уже заинтересовался образованием в другом вузе. Нынешний исламский активизм серьезно зависит от того, на каком уровне и какого качества сегодняшние связи молодежи с более старшим поколением. Молодежи интересен активизм в цифровой среде. Поймет ли такую форму активизма старшее поколение?

Современные условия и процессы будут провоцировать определенные формы активизма мусульманского эскапизма. Говоря проще, активные мусульмане всё больше предпочтут такие практики, которые будут приводить к окукливанию мусульманских сообществ, к их замыканию. 

Патеев заключает: «Эскапистский активизм в исламском сообществе будет носить умеренный, а в отдельных случаях экстремальный и ультрарадикальный характер. Тем не менее подобный радикализм является не столько доктринальной особенностью ислама, сколько частью современной культуры насилия, ориентированной на ужасающую зрелищность для привлечения внимания и удовлетворения гедонистических наклонностей современного «цифрового человека», живущего в буржуазном обществе».  

*«Исламское государство», ИГ, ИГИЛ — запрещенная в России террористическая организация.