Кино — самый прямой путь народу заявить о своей самобытности

— Салават Ильдарович, сейчас в прокате по Татарстану с успехом идут ваши «Татарометражки». Деньги на их создание собираются, в том числе через платформу «Карта инициатив». Как возникла идея снять подобное кино?

— Мы хотели создать что-то такое жанровое, чтобы смотрела широкая аудитория. И мы решили сделать что-то комедийное и интересное. Предполагалось, что не только я буду режиссером, но так как у нас возможностей снимать не так много, пока эти два сезона снимал я. Мы не рассчитывали ни на какие фестивали, не рассчитывали на то, что критики будут оценивать, а хотели, чтобы было весело смотреть. К нашему удивлению, нас стали приглашать на фестивали. Я давно не слышал, чтобы  люди вслух смеялись. Особенно на фестивалях — там такое угрюмое кино смотришь, а на «татарометражках» люди просто хохотали. Я за долгий период впервые услышал, как люди в голос смеются на кинопросмотре.

Этим летом был Чебоксарский кинофестиваль, так там в одной программе стояли и короткометражки и полнометражные фильмы. Там были очень долгие, серьезные фильмы, а также одна наша «Татарометражка» — «Любовь до гроба», всего 13 минут. В итоге в зале стоял хохот и мы получили приз за лучший фильм. Короткому метру дали приз за лучший фильм среди всех. И такие курьезные случаи тоже бывают. 

— Зрителям ждать третий сезон «Татарометражек»?

— После того как фильм закончен, я порой думаю, что, возможно, этот фильм последний, который я снял. Я не знаю, будет ли возможность что-то снять еще. Поэтому планов у нас нет, у нас есть только намерения. А намерения такие: у нас три сценария полнометражных игровых фильмов и с десяток «Татарометражек». Надеемся, что они выйдут, но очень многое зависит не от нас. 

— Сколько времени занимает процесс съемок?

— Мы за неделю снимаем три «Татарометражки». По-другому нельзя — иначе мы начинаем нести ненужные затраты. У нас очень ограниченный бюджет. Поэтому действие одной «Татарометражки» проходит, как правило, в одной локации — это кафе, комната, офис.

— Когда вы снимали «Татарометражки», выхотели выпустить фильм в прокат или это только фестивальная история?

— Прокат — это вещь сложная, у нас не такой прокат, который разрывает кинотеатры. Мы хотели, чтобы люди смотрели и смеялись. Стремились сделать жанровую комедию исходя из природы татарской актерской игры. Говорят, что это что-то новое и необычное. У нас есть положительные отзывы очень серьезных метров в кинематографе, культовых режиссеров советского периода — Владимира Меньшова и Вадима Абдрашитова. Когда я показал Абдрашитову эти «Татарометражки», он сказал, что хватит пребывать в тренировочном режиме, теперь пора снять на этой базе полный метр.

— Вы заговорили о природе татарской игры, а есть ли татарстанский кинематограф?

— Как цельного явления, которое бы узнавалось во всем мире и шло под брендом татарстанский кинематограф, его, конечно, нет. Есть отдельные режиссеры, которые работают, и они друг на друга совершенно не похожи. У них нет чего-то общего. Они очень разные, и очень разные по уровню.

— А должна быть какая-то особенность? Что-то отличает нас от других?

— Сейчас пока такого, что бы отличало нас от других, нет, потому что чтобы сказать что-то новое, нужно создать что-то совершенно уникальное. Но если говорить о татарстанском кинематографе, то лучше выделить национальный кинематограф, так так он как раз может дать какое-то своеобразие, то, что отличало бы его от российского. Национальный кинематограф — это вообще особый разговор. Скажу, что кино — самый прямой путь народу заявить о себе, о своей самобытности, сказать, что он есть. Это нужно учитывать, но пока у нас этот факт не учитывается. Это должно проявляться, должна быть четкая политика в области кино, не от случая к случаю вспоминать о нем, а как-то целенаправленно в эту точку давить. Потому что кинематограф — это важная составляющая в культуре.

— И кто же должен «давить», кто должен этим заниматься?

— Все должны, особенно те, от кого это зависит. Сейчас очень острые разговоры идут о сохранении языка. Это уже перешло в русло политики. И здесь кинематограф мог бы сыграть ключевую роль. Министерством культуры каждый год выделяются субсидии на кинематограф, там есть тема «о сохранении языков». Это государственный заказ, и на это выделены средства. Но конкурс по этой теме еще не объявлен, хотя год уже подходит к концу — осталось два месяца. Фильм должен быть снят. Странно, когда такие вещи происходят, когда вокруг только о языках и говорят.

— А национальные фильмы — это авторское кино или массовое?

— Я определенный сторонник авторского кино, без него не будет никакого развития. Сейчас две вещи, которые угрожают вообще кинематографу, — это морализаторство и попса. Если они весь кинематограф подомнут под себя, тогда я не хочу к такому кинематографу вообще принадлежать. Чем выигрывает морализаторство: обычно такие темы умиляют комиссии, которые выделяют средства. А попса всегда в выигрыше, она всегда массовая. Поэтому если морализаторство и попса подомнут под себя авторский кинематограф, то все. У нас в итоге получится кинематограф сродни национальному телевидению. Вроде бы есть, но оно как вещь в себе — никакого развития нет.

— Но авторское кино же рассчитано на любителя, а не на массового зрителя.

— Есть совершенно разное авторское кино. Его называют авторским, потому что оно не идет в мейнстриме. Оно своеобразное, экспериментальное. Есть масса примеров, когда авторское смотрит широкая публика. К примеру, мой любимый режиссер — Дэвид Линч. Это совершенно авторское кино, но в итоге «Твин Пикс» сколько наделал шума и сколько людей его смотрели. Авторское кино — это двигатель кинематографа, поэтому если у нас не будет экспериментального кино, то не будет никакого кинематографа. 

В качестве примера можно привести театр Камала. Насколько там живые процессы идут. Там как на малой, так и на большой сцене ставятся экспериментальные, рисковые вещи. Хотя могли бы для татар спеть, сплясать. И они были бы довольны. Многие этого и хотят, но тогда бы театр умер, тогда бы он заглох. Это прекрасно понимают те, кто этот театр движет, — главный режиссер и его соратники. Но о театре говорить намного проще — это гораздо более актуальное искусство, чем кино.

— Театр актуальнее кино?

— Да. Потому что кино пока сделаешь, пройдет много времени. А театр может откликнуться очень быстро. Театр обладает качеством, когда люди сидят в зале локоть к локтю и вместе реагируют — это общее живое коллективное восприятие. И когда сказанное там звучит стократно сильнее в этом пространстве. Театр сегодня — это самое актуальное из искусств.

— Что тогда на втором месте?

— А что на втором месте — спорно. Я думаю, что это документальный кинематограф. Там гораздо больше возможности для высказывания, потому что мы наблюдаем саму жизнь. 
В искусстве есть разные уровни условности. Возьмем оперу или балет: люди танцуют или поют вместо того, чтобы говорить, — это одна степень условности. Драма или игровое кино — здесь люди говорят, но они играют кого-то — это другая степень условности. А в документальном кинематографе условности нет. Человек говорит, а люди ему верят, потому что это не сыграно. Интерес к документальному кинематографу растет, люди хотят смотреть документальное кино.

— Документальное кино очень редко появляется в прокате. Это закрытое пространство?

— Это свое пространство, но в нем есть преданные люди — те, кто снимает, и те, кто любит, потому что видит в этом искусство. Наш фильм «Шуну, который придет», когда мы его сняли, мы не ожидали что этот фильм так выстрелит. Он у нас получил множество призов. Однажды он оказался в конкурсной программе в Италии и меня пригласили туда, чтобы представлять его. Когда я увидел перед фильмом очередь в кассу,  хотя билет стоит 7 евро, я думал, что меня после фильма будут бить за то, что я обманул их ожидания. Изначально у меня было сильное чувство вины. Но после фильма были такие аплодисменты, что это было неожиданно для меня. Люди хотели этого кино. 

— Почему важно посылать на фестивали?

— Во-первых, смотрит публика. Там те люди, которым это интересно. А во-вторых, для нас участие в фестивале — это оценка твоей работы независимыми экспертами. Наш документальный фильм «Кукморские парни» был здесь в Казани принят очень жестко, даже были пожелания, что нельзя его допускать к показу. Но отборщики фестивалей посчитали иначе. Сейчас этот фильм участвует в конкурсной программе семи фестивалей документального кино.

Восприятие зрителя — это одно, а эксперта — совершенно другое.

— То есть получается, что искусство не для массы, а для избранных?

— Надо разделить кино и выделить два противоположных полюса. Кино как искусство и кино как бизнес. Это разные вещи. Бизнес диктует условия существования. Там уже изначально все делается для того, чтобы получить прибыль. Кино как искусство — это явление культуры, а культура вообще не окупаема. То есть человечество содержит культуру для того, чтобы выжить и не скатиться в скотское состояние. Но есть фильмы, которые умудряются пройти между этими полюсами.

— А как вы считаете, нужно ли массового зрителя приучать к искусству и чаще показывать «такие» фильмы в кинотеатрах?

— Конечно, нужно. Просто у нас нет нормальной системы проката, где все это можно было бы предложить. С прокатом вообще пока тупиковая ситуация. С одной стороны, фильмам нужен обязательный прокат, а с другой стороны, чтобы организовать этот прокат, нужен выход достаточного количества фильмов хорошего уровня. Нельзя же на два фильма в год ориентироваться. У нас раз в несколько лет выходит один хороший фильм, и все ждут, что он разорвет просто, но такого не бывает. Для этого надо снимать много, нужно экспериментировать, чтобы был авторский кинематограф. Нужна четкая политика в отношении кинематографа, упор на национальный кинематограф и понимание того, что без кино нельзя.

Читайте также: Константин Хабенский ищет в Казани новые формы и смыслы