«Теперь не только очень красивые девушки будут страдать от одиночества»

Александр Маленков провел в Казани литературный вечер, где вместе с актрисой Лукерьей Ильяшенко читал собственные произведения. В интервью KazanFirst Маленков рассказал о том, почему война с харассментом оставит в одиночестве множество женщин и как жанр интервью снова приобрел популярность.

— Александр, когда вы поняли, что чтение рассказов — это серьезно, это литература?

— Литература, когда ты это написал. Я не специально для чтений пишу, а просто пишу. Насколько серьезно относиться, это мой выбор. Сегодня мне кажется, что это белиберда никому не нужная, завтра мне кажется, что это удачно и достойно того, чтобы обнародовать. А выступления — приятная форма контакта текста с аудиторией. Не могу сказать, что это очень серьезно, но люди ходят на нас как в театр, покупают билеты. Все равно это не огромная аудитория, не огромные масштабы и я не мог бы этим зарабатывать, но теперь это регулярная вещь, на которую есть спрос. Который мы же «Беспринципными чтениями» и сформировали. Потому что пока нас не было, таких регулярных мероприятий, как литературные чтения, для широкой публики не было. Были разовые, какие-то элитарные, закрытые мероприятия. А такого, как у нас каждый месяц в «Гоголь центре», не было. Александр Цыпкин был инициатором этих чтений. Поэтому они и называются «Беспринципные чтения». Полностью создал, потом позвал нас с Александром Снегиревым. Сейчас мы читаем вместе, по отдельности, с актерами, без актеров, актеры без нас, дело пошло.

— Вы этого ожидали?

— Нет, это было приятной неожиданностью. Казалось, что все идет по пути аудио-, видео- и световых эффектов, но простое художественное слово тоже оказалось ценным. Народ успел соскучиться.

— Позволять Лукерье читать свои рассказы — это то самое доверие, которое мужчина должен оказывать женщине?

— У нас много актеров читают. Всегда любопытно прочтение другого актера, мы тексты друг друга читали. Когда читает автор — это одно восприятие. Вот человек все придумал и читает. Любопытно. Когда читает актер, он проигрывает по-другому. Это некая интерпретация — тоже любопытно. И потом — мы, писатели, не настолько интересные визуально люди, чтобы долго удерживать внимание, поэтому актер — это большее зрелище, чем писатель. И мы чередуем авторское прочтение и актерское. Мне всегда приятно, когда мои тексты кто-то читает, как он это поймет. У нас нет режиссеров, пока по крайней мере. Поэтому актерам тоже ужасно любопытно. Им в кои-то веки почти никто не говорит, как читать. Все в меру своего ощущения. И они охотно на это идут. Я сам удивился — актеры первой величины Ингеборга Дапкунайте, Сергей Гармаш согласились, Цыпкин с Хабенским все время читает. Они казались недостижимыми звездами, но, как выяснилось, им это любопытно.

— Сегодня активно возрождается жанр интервью. Как вы думаете, почему все вдруг ринулись брать интервью? Интернет полон блогами с бесчисленными диалогами. Кто-то в стиле Познера задает вопросы на основе цитат прошлых лет, кто-то, как Дудь, пытается взять развязностью. Что происходит?

— Мне приятно, что старые жанры обретают новую жизнь. То же самое, что с чтениями. Ничего нового в этом нет, просто давненько этого не было и народ соскучился. Видео в интернете открыли телевидение заново. Свобода, наложенная на изображение, — это, как ни странно, свежее сочетание. Потому что телевидение никогда не было свободным. Миллион было ограничений в разные времена — от коммерческих до идеологических, тем более сейчас. Если вы заметили, нет практически ни одной программы с прямым эфиром на российском телевидении. О какой свободе мы говорим? А в «Ютубе» можно ругаться матом, можно задавать провокационные вопросы, обо всем говорить и тебя не вырежут. Теперь все телевизионные форматы переосмысляют с точки зрения свободы. Просто телевидение требует большого количества действующих лиц. Самое простое — это ток-шоу, когда один человек другого спрашивает. Сейчас, когда будет много таких программ, как Дудь делает, возникнут какие-то развлекательные шоу, потом и документалистика какая-то альтернативная попрет. Все это уже есть, оно только развивается, и это прекрасно.

— Я сразу вспомнил ваше интервью с группой Placebo…

— О, да! Это было очень крутое интервью.

— Для вас это было разочарование или облегчение от крушения идеалов?

— В принципе интервью со своим кумиром — это всегда разочарование. Вопрос — большей степени или меньшей. Самое страшное разочарование, когда ты понимаешь, что человек скучный или не совсем соответствует качествам, которыми ты его наделял. Даже когда он оказывается обычным человеком, это как-то разочаровывает.

Что касается Placebo, то я неравнодушен в принципе к декадансу, саморазрушению, мне любопытно с ними заигрывать в жизни, а уж тем более в творчестве. И он (Брайан Молко, фронтмен группы Placebo. — Ред.) казался мне прекрасным носителем эстетики саморазрушения. И мне всегда очень нравилась группа Placebo — тексты у них достаточно простые, чтобы я их понимал с лету. А он на меня накричал, когда я попытался похвалить его за выбор этой эстетики. Брайан сказал, что он за здоровый образ жизни и нужно, взявшись за руки, идти навстречу солнцу. И все, что было раньше, — ошибка. Говорю, а вот эти все садомазохистские мотивы, боль, творчество через страдание, вдохновение через унижение? А он мне говорит, что нет, творчество — это сугубо работа, прежде всего дисциплина, а все остальное — выдумки и, вообще, как я могу такое говорить, ведь работаю в журнале, который читают дети?

Мы с ним поругались. И потом я несколько дней с ним мысленно спорил. Я все же считаю, что творчество без страданий и боли невозможно. Чтобы что-то сотворить, нужна душевная рана, переживание. Ты не можешь с холодным сердцем взять и создать шедевр. А он мне двигал идею, что шедевры создаются исключительно благодаря дисциплине. И давил на меня авторитетом, вплоть до криков: «Я занимаюсь рок-н-роллом 30 лет, а ты»?

У меня был стресс и гештальт такой открылся. И до сих пор мне кажется, что я встречу его где-нибудь в Лондоне и скажу: «Брайан, слушай, вот я тут подумал о том, что ты говорил, я не согласен». Мне так и хочется доспорить, потому что интервью превратилось в спор, прибежали какие-то менеджеры, он их стал отгонять. Я потом долго анализировал, пытался вспомнить хоть какое-то произведение искусства, которое создавалось без боли, и не нашел. И я ему говорю: «Видно, что ты страдал и получалось красиво, а когда у тебя главная муза — это эспандер кистевой, вот и песни говно у тебя теперь».

— О недавних публикациях в MAXIM. Вы написали о Насте Рыбке. Как считаете: это история о мужской глупости или о том, какую роковую роль может сыграть женщина в жизни мужчины?

— Это история о некой развращенности наших людей наверху. Даже не в нравственном смысле, а в смысле расслабленности. Такая распущенность, что они не предпринимают каких-то средств обезопасить себя информационно, ведь кто-то может узнать о них. Они не стесняются, уже охрана настолько расслаблена. Это история о безнаказанности. Девушка фотографирует, но они ее, видимо, за человека не считали. И это история о невежестве. Потому что сейчас любой телефон равносилен телевизионной камере. Имея его в поле зрения, надо понимать, что все, что говоришь, может быть достоянием общественности. История о людях, отставших от века. И в моральном смысле, и в техническом. Казус столкновения нового со старым. Им даже не приходило в голову это скрывать, а девочке не приходило в голову — то, что она видит, не может транслироваться в «Инстаграм». Они не успели это обсудить, поэтому получился международный скандальчик.

— Как поменялось, если поменялось, мужское представление о женской красоте?

— У мужчин никак не поменялось, у женщин почему-то сильно поменялось представление о женской красоте. Календарь Pirelli показывает нам сдобных женщин. И ты как будто подсмотрел что-то неприличное, потому что полное несоответствие стандартам модели нам преподносится как норма. Но сколько там ни говори, что это красиво, это не очень красиво.

Сейчас автоматически любое женское тело — это красиво. Я даже как мужчина немножко согласен в глубине души. Для меня любое женское тело все-таки лучше, чем любое мужское тело. Но есть градации — более красивое и менее красивое. Движение Body Positive считает, что все одинаковые. Некая путаница возникает — равноправие путается с равенством. Если у вас есть равные права, не значит, что вы будете равны по результату ваших трудов. 

Феминизм сложными и окольными путями идет к правде, все время заносясь то влево, то вправо, но в общем это правильное движение. И когда-нибудь разница в правах между мужчинами и женщинами будет вспоминаться как нечто смешное и несправедливое.

— Как происходит отбор на обложку MAXIM? Метод менялся?

— Он никак не поменялся. Мне нужны красивые и знаменитые женщины. Они украшают обложку журнала MAXIM. Так всегда было и, надеюсь, всегда будет. Их не так много, тем более не хочется повторяться. Идет сканирование медийного пространства. Как правило, к нам попадают актрисы, певицы, телеведущие, спортсменки.

— Кто из тех, кого вы приглашали на обложку журнала, не согласился?

— Зою Бербер из сериала «Реальные пацаны» года три я уламываю. И вроде бы в понедельник мы встречаемся в редакции. Это ничего не значит, просто есть надежда, что это когда-нибудь произойдет.

Например, актриса Катя Шпица. Обычно мы не становимся друзьями, не возникает никаких отношений после съемок. Мы остаемся знакомыми. С Катькой мы уже друзья — мы участвовали в чтениях, вместе ездили на гастроли, но она ни в какую не хочет в журнал MAXIM. Почему, я не могу понять. Уже когда? Нет-нет-нет. Вот, типа, на пенсию пойду, тогда… К разговору о том, что это не связано с личными отношениями.

— Я знаю, что вы на обложке очень хотели увидеть Наталью Поклонскую?

— Не очень, но в какой-то момент это было бы событие. По идее, MAXIM должен стараться фотографировать самых актуальных и красивых девушек. Поклонская — девушка эффектная в плане внешности, никто у нее это не отнимал. Но когда она была прокурором Крыма, в этом был некий фетиш — девушка в погонах. Теперь она сошла с ума и пыталась своего выдуманного друга тащить в массы и обижаться на то, что кто-то другой про него думает. Я уверен, она считает, что он (император Николай II. — Ред.) жив и он наш царь, а она, видимо, его какая-то правая рука. Поклонская за него говорит, за него обижается, чуть ли не пресс-релизы от его лица пишет. Человек сошел с ума. Ну, ладно. Но это несексуально, я к этому.

— Настоящий мужчина может быть сексистом?

— Нет, конечно, я даже не буду вдаваться в подробности, что такое настоящий мужчина и сексист. Настоящий мужчина кое-что должен, но сексизм… Любой -изм — это плохо, и настоящий мужчина, если мы говорим об этом мифическом персонаже, должен быть без предрассудков. Так что сексизм, феминизм, мачизм, нацизм, расизм, гомосексуализм — настоящему мужчине желательно ни с каким -измом не ассоциироваться. Индивидуализм — единственный -изм, который подходит мужчине.

— В недавнем интервью на «Эхе Москвы» вы говорили, что не имеете морального права рассуждать о харассменте.

— Я начинал рассуждения об этом и понимал, что не чувствую морального права, потому что в силу половой принадлежности отношусь к обвиняемой стороне этой дискуссии. Я автоматически предвзят. Поэтому я очень хочу, чтобы женщины здесь подали голос, который помог бы нам возыметь взвешенное мнение о харассменте. Сейчас очень эмоциональное мнение. Я выдумал некий трюк. Ведь харассмент бывает и в другую сторону — от женщины к мужчине. В принципе мы говорим о сексуальном преследовании одних людей другими. В таком смысле мужчине можно рассуждать об этом.

— История с харассментом — это этап новой сексуальной революции?

— Конечно. Это этап феминизма. Мир движется от свободы к безопасности. И, к сожалению, все радости свободы, которые сопряжены с некоторыми рисками, потихоньку из общества изымаются любителями безопасности. Начиная от запрета ездить на велосипеде без шлема и кончая уже вот регламентацией флирта.

Флирт — это сексуальное поведение. У него есть некие ритуалы. Мужчина делает первый шаг, женщина — второй. Идет диалог, не всегда словами, а часто действиями. И это никогда не осмыслялось. Это всегда было на уровне инстинктов и эмоций. Люди, озабоченные безопасностью, направили туда свой взгляд: «Это может быть расценено как провокация! А это может быть расценено как сексуальное насилие! А это — как моральное насилие! Давайте-ка это все признаем опасной сферой»! И тут все, а что дальше, пока не объяснили. Это плохо, а как хорошо? Как себя вести? Как нам, животным, а мы во многом животные, проявлять свое сексуальное поведение? Это очень опасный путь. 

Смело заявлю, что мужчины и так прилично запуганы и очень много среди них застенчивых. Я сам из породы застенчивых мужчин, поэтому мне всегда стоило больших усилий подойти к девушке и обозначить свою симпатию. Я даже получал упреки в этом.

Я часто беру интервью у звезд, которые жалуются, что они, такие красивые и знаменитые, страдают от одиночества, потому что все их боятся. Мужчины их боятся, потому что они слишком хороши. «Я уж и не знаю, что делать», говорили девушки. Быть специально некрасивой или повесить значок «Я не кусаюсь» себе на лоб.

Все идет к тому, что теперь не только очень красивые девушки будут страдать от одиночества, но и большинство других, которые и так уже страдают. Но они в этой дискуссии молчат, хотя девушки, а не мужчины, должны подать голос, что надо остановиться. Иначе у нас в принципе пары перестанут образовываться, мы все превратимся в одиночек. 

В разгар событий выходит роман Пелевина «iPhuсk 10», который полностью описывает эту грядущую антиутопию, когда люди практически не вступают друг с другом в сексуальные отношения, потому что это опасно и кто-то посчитает это насилием. Опасные игры, которые могут кончиться утерей навыка коммуникации между мужчиной и женщиной. Молодое поколение уже не может это делать. Сложный вопрос, надо формулировать какие-то правила.

— Когда мужчина в одиночестве делает селфи — в эту же копилку?

— Меня спрашивают: почему ты не ведешь «Инстаграм»? Что я могу в «Инстаграме» делать? Мужчина, фотографирующий себя, — это глупость. Никому не интересно смотреть на мужчину. На женщину интересно смотреть — красиво как для мужчин, так и для женщин. Поэтому в мужском «Инстаграме» должны быть другие вещи. Портреты его самого смотрятся смешно. А уж процесс — просто дико! Когда мужчина сам себя фотографирует, пытается сложить на лице какое-то выражение. Мы понимаем, что он думает о том, как выглядит. Это настолько не по-мужски. «Инстаграм» — это абсолютно женский мир. Туда мужчинам можно поглядывать, но там находиться нельзя. У меня есть аккаунт в «Инстаграме». Я, может быть, раз в месяц из путешествия пейзаж могу вывесить или скромно — свое лицо. Нет, мужчина — это содержание, женщина — это форма. Я пытаюсь не быть каким-то шовинистом, но я не могу себе представить ни женскую тяжелую атлетику, ни мужчину в «Инстаграме».

— Государство диктует мужчине, каким он должен быть?

— Смотря какое. Наше и Америка диктует разное. Государство транслирует модели поведения через культуру, рекламу, поведение лидеров. Наше государство транслирует очень традиционную модель — мачо, патриархальную модель, поощряет абсолютно дикие и устаревшие модели поведения, что женщина — это домохозяйка. Например, декриминализируя домашние побои, государство диктует, каким мужчина должен быть. Домашние побои — это не преступление, диктует государство, и в случае, если что-то не нравится, бей свою жену. Как у Ницше: «Идешь к женщине — возьми с собой плетку». Ну, просто XIX век!

В штатах другая крайность. Там без конца во всех сериалах образ мужчины-домохозяйки. Можно поговорить о гомосексуализме — норма это или не норма. Но в штатах и в Европе есть поощрение этого, что тоже странно. Должно быть идеально нейтральное отношение к гомосексуализму в обществе. Гей-парады для меня — вещь странная, точно так же, как для меня были бы странными парады вегетарианцев. Они не ходят парадами. Мы можем поговорить об этом, можем согласиться, можем стать вегетарианцами. Левши не ходят парадами, правда? Ну, это не новое сравнение, у Набокова было.

— Если государство диктует модель, то журнал MAXIM предлагает альтернативные варианты, каким быть мужчине?

— Конечно, мы все проявляем себя. Вот человек идет и по его походке можно уже впечатление оставить. Начиная с одежды и заканчивая, извините, если человек что-то пишет, он проявляет свою позицию. Даже если не хочет. А мы хотим транслировать в мир свою позицию, у нас есть своя четкая система ценностей, которую мы изо всех сил двигаем, потому что это здорово — иметь свою систему ценностей. Она ни кем не навязана, не заимствована, она выстрадана журналом MAXIM — коллективом единомышленников. Мы все друг на друга повлияли, прожили жизнь, потому что у нас стабильный коллектив, где все пришли к выводам об этой жизни, и мы радостно делимся об этом с читателем.

— Какой самый главный вывод для себя сделали за последнее время?

— Ну вот я наблюдаю за информационным пространством и понимаю, что слишком много внимания уделяется мнениям известных людей, которые стали известными не благодаря своему интеллекту, а, скажем, таланту. Талант не равно интеллект. И, честно говоря, мнение актера, спортсмена, художника не должно иметь такой ценности. Потому что мнение должно быть ценно, когда это мнение человека высокоинтеллектуального: ученого, общественного деятеля. Тех, кто работает головой, выстрадал мнение, обдумал. Мнение людей, живущих насыщенной эмоциональной жизнью, продиктовано эмоциями и не должно иметь ценности для общества.

И только потому, что он ловко пробежал 100 метров, его мнение о политике никому не должно быть интересно. То же самое мнение священнослужителей. Мнение жрецов в XXI веке не должно никого волновать.

При этом нужно обращать внимание не на человека, а на то, что он говорит. У нас очень любят в ответ на здравую мысль начать переходить на личности, обсуждать, кто ее сказал. Это классический запрещенный прием еще в античности. За это древние греки говорили «Бу»! Но мы сильно отстали и у нас это все идет на ура.