В преддверии единого дня голосования редакция KazanFirst обсудила предстоящие выборы, Путина, положение в стране и конфессиональные конфликты в интервью с российским политтехнологом Маратом Башировым.
— Год назад я увлекся историей Казани. Начал снимать локации со старинных фото в современном виде. Наблюдал, как менялся город. Но в 90-х-2000-х было снесено много памятников культуры. Раньше людей это не волновало. Но сейчас, когда сносят объекты наследия, мы звереем, особенно молодежь. Почему это происходит?
— Если в 90-х у людей спрашивали, что они считают своей родиной, а люди отвечали, что Россию или свой город, то в конце 90-х пропорция изменилась — люди начали говорить, что просто живут в России. Татарстан тогда получил культурные преференции, собственности, налогообложения, внешнеполитические и внешнеторговые контакты. Сейчас, когда угроза распада страны исчезла, жители начинают идентифицировать себя с малой родиной. Отсюда запрос в отношении именно этого места.
— Это повсеместно происходит?
— Да.
— Возможно, причина в том, что произошел сдвиг в городской среде? Например, в 2014 году в Татарстане была запущена программа парков и скверов.
— Это сработало наверняка.
— В конце мая прошлого года снесли Артиллерийское училище. Это были военные городки царской армии. В той же Финляндии их превратили в национальную культурную среду, а у нас все снесли. Возмущение людей было очень сильным. При этом, снеси их 10 лет назад, мы и не заметили бы.
— Есть некие архитектурные решения с точки зрения фасада, которые принципиально отличаются от безликих зданий, окружающих нас. Я живу в Старо-Даниловской мануфактуре в Москве. Это бывшая ткацкая фабрика. Когда я покупал там квартиру, это был огромный цех. И я помню, что был район со скотобойнями в Лондоне, где сделали нормальный жилой квартал. Зачем ломать здание, если через километр пустырь? Поставьте бездушное здание там.
— В нашем случае всё решили деньги.
— Власть должна понять, что имеет несколько функций. Например, исполняет роль регулятора. Она должна регулировать взаимоотношения социальных групп по тому или иному вопросу. Есть у них и надзорная функция — контроль решений. Ещё есть карательная функция, которая возлагает на госслужащих очень важную задачу — быть справедливыми. Когда общественный запрос начинают игнорировать, происходят протесты. А все протесты от того, что с людьми просто не разговаривают.
— Да, мне кажется, что в последнее время люди помешались на старине. Вспомните хотя бы обнажившуюся старую мощёную дорогу — её разбирали на сувениры. А Мергасовский дом? Людей из него выселили, сейчас к нему чуть ли не паломничество. Для меня этот феномен непонятен.
— Это более заметно в молодежной среде. Власть должна искать сегментированное решение. Если молодые люди решат, что их малая родина Казань, а не Татарстан, то начнут искать привязки к этой своей малой родине, а к бездушным зданиям никак нельзя привязаться.
— Эта точка зрения российского общества, в котором мы находимся. А возможно ли провести какие-то аналогии с тем, что уже было, — с 80-ми, 90-ми?
— Нельзя. Другое инфополе, другой формат общения.
— Просто хочется понять, куда мы идем, движемся ли к чему-то конструктивному?
— Мы движемся к обществу, которое будет управляться в некоем автоматическом, цифровом режиме. Государство туда ещё только направилось, а мы уже там. Например, через какое-то время у нас будет один счет в Центробанке, к которому будет все привязано. Это принципиально изменит взаимоотношение между людьми и госуправлением. Невозможно будет сопротивляться мнению большинства. Ни одна представительная демократия в виде парламента не нужна будет, она станет реализовываться напрямую.
— Есть ли опасность фальсификации в таком случае?
— Конечно, это неизбежно.
— Вот для Татарстана последние 30 лет был важен вопрос федерализма, но, по сути, федерализм здесь номинальный. С точки зрения будущего он имеет какое-то значение?
— Поменять сложившуюся негативную тенденцию в том, что ничего не меняется, можно возвращением полномочий и права принятия решений в регионы. Федеральная власть «зажала» решения, которые можно отпустить, — например, о госзакупках.
— На ваш взгляд, в России федерализм органичен или нет?
— Органичен, если дать свободу местным органам.
— А у нас есть понимание, что им нужно давать свободу?
— Я не знаю. Если останется усталость, что нет перемен, если изменится пропорция населения и станет больше молодых людей, то технологическая трансформация в итоге изменит социальные отношения. Ведь ключевое отличие молодежи, вне зависимости от национальности и статуса, — самостоятельность. У них нет четкого понятия, для чего им нужно государство. Они не смотрят телевизор.
— У нас в сентябре выборы в Госсовет. И произошел интересный случай. Большинство мест контролирует «Единая Россия», и при проведении праймериз одержали победу люди старше 50 лет. Мне показалось это конфликтом поколений.
— Это общемировой тренд — взять хотя бы сенатора США. Люди стали жить дольше, поэтому у них богаче опыт. И пока им хватает здоровья удерживать власть, «старение власти» будет происходить. Никаким законом это не изменить. В государстве главная движущая сила не политика, а аппарат, чиновники. Во Франции есть административные суды, защищающие права граждан. А мы двинулись в сторону цифровизации власти. Мы придем к тому, что часть госфункций можно будет переложить на машину, написав программу, введя критерии, себе оставить лишь верификацию, условно говоря.
— Эпоха Путина заканчивается?
— Нет. Но будет важно, какое количество людей останется возле него. Они — группа миссионеров, не владеющих ничем, кроме процесса. Миссия — сохранение страны, встраивание её в мировую торговую политику.
— Есть сейчас опасность потерять страну, которая была в конце 90-х?
— Сейчас нет. Но если бы мы потеряли Кавказ, мы бы потеряли Воронеж, Ростовскую область и т. д. — там были бы равнины.
— Хочу вернуться к федерализму. У нас в прошлом году шли споры по поводу обязательного изучения татарского языка. Вопрос: если Татарстан захочет вернуться к латинице — это угроза будет или нет?
— С точки зрения пересмотра культурного наследия — да. Американцы очень предприимчивы. Они разрушители, как и все предприимчивые люди. Американцы нашли, что в многонациональном государстве надо пересматривать (язык. — Ред.), — почему русский не дерется с татарином? Если будете пересматривать, то добьетесь, что они будут драться друг с другом.
— Технологически это возможно?
— На мой взгляд, нет. Потому что скоро будут универсальные переводчики со всех языков и станет не важно, на чем ты пишешь.
— Нацвопрос нас всегда будет преследовать или когда-нибудь это прекратится?
— У любой нации есть фантомные боли.
— Как считаете, российская нация вообще существует?
— Да. Сложилась через культурные коды. Эти межнациональные отношения присутствовали ещё при царе и коммунистах, они перетранслировались в сегодняшнюю Россию.
— А в жизни этого поколения нам удастся восстановить отношения с Украиной?
— Думаю, что между народами нет проблем. Эта ситуация на Украине была на 90% связана с рынком газа.
— Как относитесь к Горбачеву?
— С уважением. Он пронес большой крест.
Читайте также: «Если есть запрос на перемены, нужно дать их людям»
Comment section