«Раиль Кузеев был вынужден представлять Рахимова как гаранта и защитника демократических преобразований»

Продолжаем исследовать личность башкирского историка и этнографа Раиля Кузеева, который своими трудами во второй половине ХХ века сконструировал башкирскую нацию, вплетя в её происхождение часть татарского этноса, проживающего сегодня на юго-востоке Татарстана и на северо-западе Башкортостана.

На этот раз мы поговорили с учеником Кузеева Игорем Кучумовым. Он рассказал, что за личность из себя представлял его научный учитель, в каких отношениях он был с башкирским обкомом, в чем заключается особенность его теории происхождения башкирского народа и как его критиковали за татарское происхождение.

— Что из себя представляет личность Раиля Кузеева?

— У нас в Башкирии таких и до, и после него не было, нет и, видимо, не будет. Сейчас у нас к юбилеям какого-нибудь деятеля науки часто выпускают хвалебные статьи и книги, где все пропитано эпитетами «выдающийся», «крупный». А на самом деле их вклад в свою сферу невелик. Кузеев же — это личность выдающаяся, масштабная, настоящий учёный европейского типа.

— Что вы вкладываете в понятие «европейского типа»?

— Во-первых, у него была невероятная широта кругозора. Являясь долгие годы заместителем председателя Башкирского филиала Академии наук СССР, он вникал в проблемы не только гуманитарных, но и естественных наук. Во-вторых, наверное, каждый, кто с ним общался, обращал внимание на его манеры. Было ощущение, что имеешь дело с дворянином, с благороднейшим человеком, с князем или графом. Его утонченность проявлялась во всем — в жестах, речи, одежде, поступках.

Раиль Гумерович был зятем крупного башкирско-татарского писателя Сайфи Кудаша. Сейчас у нас возносят Мустая Карима, а Сайфи Кудаш был на пьедестале до него, это как бы главный поэт Башкирии в то время. В молодости Кудаш был знаком с татаро-башкирским поэтом Шайхзадой Бабичем и вообще со всей татаро-башкирской интеллигенцией начала прошлого века.

Кто-то, может быть, решит, что Кузеев достиг научных высот благодаря удачному браку. Это абсолютно не так. Да, конечно, в какой-то мере женитьба облегчила ему путь в науку, но даже если бы личная жизнь его сложилась иначе, он все равно, пусть на пару-другую лет позже, стал бы тем самым Кузеевым, каким все его знают. Это был ученый от Бога, прирожденный талант. У него был очень широкий круг общения, он переписывался и лично знал тех, по учебникам и книгам которых мы учились, всегда был на передовом крае науки.

Я познакомился с Раилем Гумеровичем в 1993 году, когда поступил к нему в аспирантуру. Мы с ним выбрали тему моего исследования. Он старался по каждому народу подобрать специалиста. Мне он дал тему, посвященную русскому горнозаводскому населению Южного Урала, которую я стал разрабатывать в историко-этнографическом ключе. Правда, сегодня я воспринимаю тот свой первый опыт в науке критически, почти полностью не согласен с тем, что там тогда понаписал.

— Татарами у Кузеева кто занимался?

— Его учеником был покойный уже Риф Исмагилович Якупов, он защитил докторскую диссертацию по тептярям, писал и про татар. Потом мой коллега Ильдар Махмутович Габдрафиков, с которым мы в одном кабинете работаем уже несколько лет. У него кандидатская диссертация была этнографо-социологической, рассматривала проблемы татарских семей северо-западного Башкортостана.

Сказать по правде, у нас в Башкирии татары этнографически очень слабо изучены, крупных специалистов по ним не было и нет. Понятно, по какой причине. Чуть лучше положение с русскими, да и то исследования их (я имею в виду этнографические, потому что у филологов здесь достижений побольше) развернулись только в последние годы. И это тоже понятно — центру, создавшему национальные республики, требовалось обосновать их легитимность, поэтому все усилия, в том числе русских ученых на местах, долгие годы затрачивались на изучение титульных народов.

— Вы обрисовали Кузеева как ученого. А какие у него были отношения с политиками, с властями?

— До самого снятия Мидхата Шакирова в 1987 году у Кузеева отношения с ним были хорошие, иначе он не только бы не смог нормально работать, но и не получил бы тех заслуженных званий и наград, которые имел. Сами знаете, тогда стоило где-то «оступиться», сделать что-нибудь не так, как считали нужным власти, и все, вашей карьере конец. В особо худшем случае могли перестать печатать, как Льва Гумилева, или упрятать публикации в спецхран, как, например, произошло с известной книгой Александра Некрича.

— С Муртазой Рахимовым как выстраивалось их общение?

— Не знаю, были ли они плохими, скорее, ровные, а вот окружение Рахимова и тот дискурс, который у нас был в годы его правления, всячески принижали заслуги Кузеева. Время тогда было тяжелое, наука практически не финансировалась, чтобы выжить, приходилось идти на все. В последние годы жизни Кузеев при участии учеников подготовил Государственную программу «Народы Башкортостана» — интересный документ, который направлен в будущее, причем, больше в не совсем близкое. В нем Кузеев часто цитирует Рахимова как гаранта и защитника демократических преобразований. Ну какой Рахимов был демократ? Конечно, Кузеев все понимал, но вынужден был так писать, ведь вокруг этой программы было столько боев, которые, видимо, на несколько лет сократили жизнь Раиля Гумеровича.

— А в чем заключался этот рахимовский дискурс? «Башкортостан — для башкир»?

— Ну, стали говорить, что Кузеев на самом деле татарин, что он искажает башкирскую историю. Я часто такое слышал от некоторых представителей башкирской интеллигенции. Быстро отказались от многих его выводов по этногенезу башкир, строго научные доказательства ученого были заменены всяким мифотворчеством. Думали, что все в это сразу поверят, поставят в один ряд с велики и цивилизациями, но весь мир только над нами смеялся.

Кузеев жил и творил в очень сложную эпоху. В советское время была тщательная цензура, многократное обсуждение рукописей. К каждой строчке, к каждой точке, в каждому слову придирались. Разумеется, не избежал таких проверок и Кузеев, ему приходилось где-то и прогибаться под власть. Иначе было нельзя, его бы просто вышвырнули из научной элиты и ограничили бы возможности для издания своих трудов. Кроме того, Кузеев по натуре был гедонистом, и я не могу представить его живущим в подвале общежития на хлебе и воде, а такие случаи с местными интеллигентами были.

— По каким конкретным вещам ему приходилось прогибаться?

— Когда он написал книгу о происхождении башкирского народа. Ее в последние годы несколько раз переиздавали. Первоначально она называлась «Башкиры. Этнический состав и история расселения». Но, как мне сказал Раиль Гумерович, в издательстве «Наука» ее переименовали в «Происхождение башкир». Понятно, что это была инициатива местных властей, которым важно было показать, как и откуда произошёл башкирский народ как составная часть единой советской многонациональной семьи.

В этой книге Кузеев рассказывает, как башкирские племена расселялись, смешивались, в какие союзы вступали.

Сегодня взгляды на происхождении народов сильно поменялись. Сейчас больше предпочитают говорить о «конструировании», «изобретении» народов в умах ученых, интеллигенции.

В «Происхождении башкирского народа» меня удивляет другое, а именно общая концепция этой книги, которая явно противоречила магистральному пути советских публикаций об этногенезе. Но сначала обратимся к истории советской науки. До середины прошлого века года в работах советских гуманитариев господствовало учение академика Марра. Оно было официальным и критиковать его было нельзя. В чем оно заключалось?

Одной из составляющих «нового учения о языке» разработанного Николаем Марром, было признание автохтонности большинства народов, причем этот принцип порой доходил у явно тронувшегося умом академика до абсурда. В 1950 году по инициативе Сталина марризм в языкознании был разгромлен (правда, тогда вместе с купелью выбросили и ребенка), но в археологии и этнографии он сохранился, ибо отвечал чаяниям национальной интеллигенции видеть свои народы не пришлыми откуда-то, а всегда жившими на территории своих нынешних республик.

И хотя сегодня многие уже забыли и самого Марра, и его бредовое учение, семена, посеянные этим в чём-то полоумным человеком, до сих пор дают всходы. Автохтонистские теории преобладали в советских этнографических исследованиях и тогда, когда Кузеев писал главный труд своей жизни, и сейчас. Поэтому удивительно то мужество, с каким Раиль Гумерович разработал и реализовал сначала в своей докторской диссертации, а потом и в упомянутой книге миграционистскую концепцию башкирского этногенеза, когда именно миграционизм был в советской историографии не в почёте. Не знаю, как отнесся к этому и Башкирский обком КПСС, который в те годы явно стремился окончательно легитимировать территорию республики и сделать «национальную по форме», но «социалистическую по содержанию» Башкирию чуть более «башкирской».

— Мы можем назвать Кузеева тем, кто конструировал башкирскую нацию?

— Конечно. Видимо, в этом был заинтересован обком партии, и Кузеев это задание выполнил. Не знаю, было ли оно письменным или устным, но Раиль Гумерович сделал это очень качественно. Меня всегда удивляло то, что, когда Кузеев писал книгу о происхождении башкир в 1960-е годы, источниковедческая база была очень небольшой. Все источники о происхождении башкир уместились бы не более чем на двух страницах. Этнография у нас в Башкортостане только-только зарождалась, фольклористика едва начала формироваться (многотомный свод башкирского народного творчества появится позже), про средневековую археологию и говорить нечего.

И вот фактически на крайне узкой источниковедческой базе Кузеев создает такую фундаментальную книгу, которая сразу стала классикой советской исторической науки. В ней, разумеется, много фантазии, предположений, гипотез. Но интуиция у Кузеева была такова, что, когда источниковая база в 70-е и 80-е годы значительно расширилась, многие его предположения и концепции относительно перемещения и взаимодействия башкирских племён нашли подтверждение. Это уникальный случай в науке.

Читая его работы, можно увидеть на их страницах множество конструктивистских оговорок. Кузеев жил в эпоху господства в науке примордиализма. Это направление исходило из того, что нации существуют объективно, что они возникли естественным путем. Раиль Гумерович, видимо, понимал, что на самом деле всё было гораздо сложнее, но в его время нельзя было публично признавать себя конструктивистском. Вся наша советская этнография была построена на теориях, идеологом которых был академик Юлиан Бромлей. Необходимо также сказать, что в период активной научной деятельности Кузеева конструктивизм делал только первые шаги. Позднее это направление не раз принимало радикальные черты, поэтому Кузеев, понимая ограниченность примордиалистской парадигмы, всё же не стал ее безусловным поклонником, хотя в последние годы в некоторой степени дрейфовал в ее направлении.

— Вы сказали, что в 90-е годы Кузеева обвиняли в том, что он татарин. А кто его обвинял?

— Башкирская интеллигенция. Они его не любили, я довольно часто слышал от них негативные отзывы о нем, мол, он татарин, поэтому о башкирах все написал неправильно, или он «ненастоящий башкир». Одна московская исследовательница назвала такие высказывания в адрес Кузеева расистскими.

Одни обвиняли его в том, что он не увидел древних связей башкир с англичанами, другие не могли ему простить утверждений о кочевнических традициях, третьи недоумевали, почему он отрицал наличие у башкир множества городов. Мне кажется, эти люди просто завидовали Кузееву, не могли признать того, что он был на много голов выше их. Кстати, он никогда не занимался закулисными интригами — вся эта мелочевка для человека, мыслившего евразийскими категориями, перемещавшегося на страницах своих работ через столетия, была чуждой.

У Кузеева никогда не было никаких протатарских взглядов. Наоборот, татарские ученые не раз обвиняли его в «башкиризме». Действительно, он очень много сделал для башкир, для башкирской этнографии, выпустил, в частности, несколько альбомов по башкирскому декоративно-прикладному искусству, к которым часто прибегают сегодня при оформлении фасадов домов.

— Какие взгляды у Кузеева были уже в 90-ые годы?

— Я уже говорил о госпрограмме «Народы Башкортостана». Она сейчас выглядит несколько фантастически. Ее основным автором был Кузеев. Это был манифест создания в Башкирии супердемократического общества. За эту программу Кузеева вовсю ругали, у нас тут были те ещё бои, как только его не поливали грязью некоторые представители башкирского научного сообщества. Однажды в те тяжелые дня него дни я зашел к нему в кабинет. Он разговаривал с кем-то по телефону: мол, устал от сегодняшней критики, собираюсь на дачу. «Так там же комары!» — позвучало в трубке. «Эээ! Комары же не академики!» — ответил Кузеев. Чувство юмора было с ним всю жизнь.

В другой раз мой разговор с ним состоялся опять же в период бурного обсуждения упомянутой госпрограммы. Кузеев был очень расстроен, единый фронт ведущих башкирских ученых, выступивших против него, их острая, неэтичная критика, видимо, вывели его из привычного равновесия. Всегда доброжелательный к оппонентам, никогда не переходивший на личности, он довольно резко отзывался о местном научном истеблишменте, говорил, что пройдет время, и башкиры сами осудят своих кумиров.

Меня тогда интересовала проблема авторства эпоса «Урал-Батыр», тогда это произведение поднимали до небес, полагая даже, что он ключ к ответу на все загадки человечества. Кузеев сказал мне, что этот эпос на самом деле был написан известным башкирским писателем и фольклористом Мухаметшой Бурангуловым, который несколько раз подвергался репрессиям, сидел в лагерях. «Я 50 лет езжу по башкирам, собираю материал, но никогда не слышал от них этого эпоса. За это Мухаметше Бурангулову надо поставить памятник, как сделали Элиасу Лённроту, создавшему «Калевалу»». Об этом Кузеев говорил своим сотрудникам неоднократно и ранее.

— За такую позицию Кузеева башкирская интеллигенция, наверное, тоже могла критиковать?

— Могла. Но он нигде печатно не высказывался не только об этом, но и по другим вопросам, которые могли вызвать резкое неприятие. Человек он был осторожный, не диссидент. Неоднократно посещая международные научные форумы, общаясь с крупнейшими учеными (помню, как он рассказывал о встрече на одном из таких конгрессов с самой Маргарет Мид — классиком мировой антропологии: «Она была антисоветски настроена и ходила с большим посохом, которым громко стучала об пол»), Кузеев прекрасно знал, в каком направлении развивается этнография, знал, но глухо, без ссылок использовал труды ее ведущих зарубежных представителей. Возможно, такая осторожность, аккуратный, но не кондовый неконформизм, определенная гибкость, не сказывавшаяся, однако, на качестве его работ, позволили Кузееву не только выжить как профессионалу, но и донести до людей свои мысли о прошлом народов нашей страны в условиях, особенности которых молодое поколение сегодня представляет плохо. Раиль Гумерович, часто вынужденный играть по правилам, установленным официальной советской идеологией, все же никогда не опускался до махинаций с историческими фактами, фальсификациями, мифотворчества, чем грешили иногда ученые в некоторых национальных республиках или ведущие специалисты по этногенезу славян.

Конечно, наука не стоит на месте. И Кузеева, как любого другого ученого, можно и нужно критиковать. Но при этом нельзя забывать принцип историзма, не требовать от исследователя, чтобы он, будучи человеком своего времени, не имея того комплекса источников, который существует сегодня, видел ту или иную проблему как мы, обладающие сегодня несоизмеримо большими возможностями.

Многие изложенные Кузеевым факты уже никогда нельзя будет перепроверить, его книги, даже устарев в плане интерпретаций, в значительной мере останутся собранием первичного материала, но если внимательно перечитать написанное им 30-50 лет назад, то можно увидеть, что мы еще далеко не полностью освоили его богатое теоретическое и фактическое научное наследие.

В материалы использованы фотографии с личной страницы Раиля Кузеева в «Фейсбуке».

Читайте также: «Идея раскручивания мифа о полуторатысячелетней истории Уфы была нереалистична»