Депутат Казанской городской Думы от партии «Коммунисты России» Альфред Валиев отправился на фронт добровольцем. Там он занимает должность заместителя командира диверсионно-разведывательного батальона «Енисей». Во время краткого отпуска, когда он вернулся в родной Татарстан, чтобы отвести внука в первый класс, политик согласился побеседовать с журналистом KazanFirst об СВО и том, как она повлияла на жизнь самого собеседника и его сослуживцев.

«Если человек решил, его нужно поддержать»

– Как у вас появилась мысль пойти на фронт? У вас здесь семья, дети, друзья, работа, ваша депутатская деятельность. Как отреагировала семья на ваше решение?

– Начну с того, что я все-таки офицер. Закончил Ленинградское общевойсковое командное училище в 1985 году. Я считаю своим долгом как офицера, патриота и мужчины пойти на фронт. Родина на сегодняшний день в опасности, мы воюем не только с Украиной, а в основном с Западом, который в третий раз ополчился против нас. Первый раз – когда Наполеон напал, собрав против нас всю Европу. Второй раз – Гитлер, когда воевали не только с немцами, а со всей фашистской Европой. И сейчас мы в третий раз воюем с ними, когда они против нас объединились.

Я считаю, что у каждого мужчины есть мужское начало, стержень, еще из-за этого я пошел на фронт. Я мужчина, я должен защищать свою Родину, свою страну, любимый Татарстан.

Насчет того, как отреагировала семья, – дети у меня взрослые, у меня три внука, старшему уже семь лет, в первый класс пошел. Я специально уговорил комбата, чтобы он меня в отпуск отпустил и я внука повел в первый класс.

Что насчет жены – мы когда молодые были, то по гарнизонам мотались, в Монголии были пять лет. Так что моя жена привыкла к этому, отреагировала нормально и отпустила меня с чистым сердцем.

Некоторые семьи, некоторые родственники [мужчин, которые хотят пойти на фронт] отговаривают. Я считаю, что не надо этого делать. Если человек собрался, уже решил, его, наоборот, нужно поддерживать, а не отговаривать.

– А вы приняли это решение сами или сначала посоветовались с семьей?

– Естественно, я в первую очередь посоветовался с женой.

– И она вас поддержала?

– Да. Но решали мы это очень долго. Я сначала попробовал через военкомат, но мне там отказали – сказали, что у меня возраст, 59 лет, если что — меня вызовут. Это было осенью 2022 года.

Но когда было наступление под Харьковом, я окончательно понял, что я там нужен. С женой все это мы обсуждали практически полгода. И потом, когда появилась возможность, мне позвонил мой друг, с которым мы учились в одном училище, были в одном батальоне, на одном курсе, но в разных ротах. Он сказал, что набирается добровольческий казачий батальон: «Если хочешь, приезжай — будем вместе». Он там был комбатом. И я приехал, это было в Тамбове. Боевое слаживание шло целый месяц.

Мы там выпустили ролик – обращение к офицеру Ленпеха. После этого договорились с администрацией, и нам дали возможность сделать ролик о призыве добровольцев по всей России. Мы хотели показать, что нас не просто набрали и кинули в бой. Нет, нас обучали целый месяц. Очень жестко обучали. Мне вот 60 лет, но я спортом все-таки занимался – и здесь, и в училище.

– А каким спортом?

– В училище – легкой атлетикой, я кандидат в мастера спорта на дистанции от 800 метров до 1,5 километра. А здесь просто занимался плаванием, быстрой ходьбой, все-таки уже возраст. Это все мне помогло — там мне было легче, чем другим.

Нужно понимать, что добровольческие батальоны в основном возрастные – от 40 до 65 лет. Все идут по разным мотивам. Вот, например, у нас есть командир зенитно-ракетного взвода Иваныч, ему 65 лет. Я у него спрашиваю: ты зачем сюда пришел? Он ответил, что у него сын погиб полгода назад, он пришел за него мстить. Есть такое, что семьями воюют, отец вместе с сыном.

Молодежи у нас немного, около 20%, но это молодежь патриотическая, безбашенная. Им 20-25 лет, когда мы проходили боевое слаживание, они к этому относились очень принципиально. Молодежь, которая туда пришла, – это пример для всей молодежи России. Они сами пришли, их не мобилизовывали. Ведь такое решение надо принять.

После Тамбова нас послали в Новочеркасск, я по распределению попал в батальон «Енисей».

«Правильное поведение в бою значит очень много»

– А как вообще проходила военная подготовка?

– Очень жестко, из нас «штурмов» готовили, штурмовиков. Даже по расписанию вам расскажу. В 6:00 подъем, два километра – зарядка, потом завтрак, в 8:00 построение, после этого направление пешком на полигон (6,5 километра), там подготовка с офицерами ГРУ, которые прошли войну, прошли Сирию, имеют звания не меньше подполковников. Были и инструкторы-вагнеровцы.

Особенно жесткой была огневая подготовка. Штурмовиков готовят двойками, четверками, восьмерками. Когда вы в двойке идете друг за другом и друг друга заменяете в атаке, рядом идет инструктор и перед тобой стреляет из автомата боевыми патронами, чтобы убрать боязнь.

После этого обратно марш 6,5 километра, обед, потом или тактика, бой в лесу, но уже без боевых патронов, или тактическая медицина каждый день по три часа. В субботу у нас ПХД (парко-хозяйственный день. – Ред.) был, а потом марш-бросок 6,5 километра. Я не отставал от молодых, бежал впереди. В воскресенье – увольнение.

Учили по-суворовски: тяжело в учении — легко в бою. Поэтому я благодарен этим инструкторам – обучая нас, они нас от смерти спасали. Правильное поведение в бою значит очень много, и месяц подготовки очень много нам дал.

Меня назначили на должность заместителя батальона по технике и вооружению. У меня техника – Уралы, УАЗики-буханки. Про буханки отдельно хочу сказать. Если во время Великой Отечественной войны основная «лошадка» называлась полуторкой, то у нас сегодня – это буханка. Она незаменима во время боевых действий, потому что на основные позиции она привозит и боеприпасы, и питание. Не совсем на боевые позиции — за километр, а оттуда уже разбирают. Водителей этих буханок я считаю героями, потому что они постоянно под артиллерийскими и даже пулеметными обстрелами.

Один из них был награжден, я его привез в отпуск. У него позывной «Бугульма», потому что он из Бугульмы. Хороший парень, настоящий русский мужик. Ему 42 года, я считаю, что он молодой еще.

Эти буханки у нас постоянно горят, проблемы с колесами – они ездят по осколкам, постоянно на минах подрываются. Спасибо татарстанцам, которые нам помогли, — 50 колес нам собрали и прислали. Нам не обязательно нужны новые колеса, смысла нет в них, нам и подержанные сойдут. Хотя и новых 10 штук дали.

Подвиги становятся обыденностью

– Что вы можете рассказать про своих сослуживцев? Что первым приходит в голову?

– Геройство и подвиги нашего русского мужика. У меня есть водитель, позывной «Баха», из Сыктывкара, 55 лет. Вез на ротацию четверых добровольцев. В это время напал коптер-камикадзе, шел в лобовое столкновение. Он увел его, а это происходило очень быстро, скорость этих дронов – до 150 км. Коптер все равно попал, водитель был ранен, но четыре жизни он спас. Там у троих была контузия, а у одного пальцы оторвало. Сейчас Баха приставлен к ордену мужества, его тоже в отпуск отпустили после ранения. Сейчас он опять на Урале ездит. Такой вот человек. А ведь отлежавший с ранением в госпитале имеет право домой возвращаться. А он вернулся на фронт и дальше на Урале работает.

Еще есть такой доброволец Артем, позывной «Механик», ему 56 лет. Жилистый деревенский мужик, у него золотые руки. У нас были зенитные установки, а он своими руками переделал их, чтобы они были противопехотными. И он водитель. Месяц назад опять-таки коптер сбросил гранату — три человека получили ранения, один сознание потерял. А он получил ранение ближе к тяжелому. И он, будучи раненым в спину и в ногу, смог двоих затащить на квадроцикл, сам довез их за 1,5 километра, где стоял медицинский УАЗик, и только там лишился сознания —  крови много потерял. Его тоже представят к Ордену Мужества. У нас, кстати, этот орден среди своих называют «мужик», «получил мужика».

Еще у нас есть девушка-медсестра, 23 года, позывной «Рада». Я считаю, что это подвиг, что эта девушка две недели на передовой с минометной батареей сидела.

Еще интересный случай был. У нас был солдат, прикомандированный из батальона «Дон», который в Тобольске стоит. И он сразу говорит: «А что я буду здесь сидеть? Отправьте меня на передовую!». Это уже подвиг, что он пошел на передовую. И как-то он шел за продуктами, а там был коптер. И он авоськой с продуктами этот коптер сбил. И получил медаль за отвагу. Это разве не подвиг? А коптер как раз следил за дорогой, где наши солдаты ходят за продуктами, за боеприпасами.

Вообще, батальон, в который я попал, «Енисей», – это батальон боевой. В чем разница с другими батальонами – у нас комбат Николай Карпов, позывной «Амиго», говорит, что мы лица свои скрывать не будем, пусть враг наши лица знает. Мы не боимся показывать свои лица.

– Почему?

– А почему мы должны фашистов бояться?

– У вас ведь есть семьи, они тоже могут оказаться в опасности.

– Да, мы все в опасности. Но такое решение принял комбат, а мы его поддержали.

Комбат практически постоянно находится на позициях, постоянно с добровольцами, с личным составом. Он видит, кто и как себя ведет, и если кто-то что-то сделал выдающееся, сразу пишет рапорт на награждение. То есть нет бюрократии в батальоне.

Еще в чем отличие от других комбатов. Он все видит. На войне* любая ложь, фальшь сразу видна. Бывает, что люди туда приходят, скажем, чтобы зарабатывать деньги, — их на передок не вытащишь. У нас таких практически нет. Мы их сразу видим и заставляем писать рапорты о переводе. Поэтому и батальон сплоченный. Самое главное – это люди. С людьми пожилого возраста проще, чем с молодыми, – у них много жизненного опыта. Многие прошли чеченские кампании, многие прошли Афганистан.

Нужно сказать, что сейчас подвиги происходят каждый день, это уже почти обыденность. Мы иногда не замечаем, что человек совершил подвиг. Ведь, к примеру, весной или осенью люди по пояс в окопах стоят в воде – это уже подвиг. Там ведь надо находиться не час, а днями, сутками, неделями. Подвиг – это когда тот же водитель везет на Урале боеприпасы или топливо на завод, где наша дислокация, а в это время идет минометный обстрел. Это тоже подвиг.

Подвиг – это жить на этом заводе в Соледаре, в таких условиях, где тоже постоянно происходят обстрелы. У них (ВСУ. — Ред.) достаточно боеприпасов, они нас постоянно обстреливают – и минометами, и артиллерией. И постоянно следят дронами. У них много дронов, честно скажу. И у нас их много, есть подразделения БПЛА, но и у них тоже достаточно, потому что на них работает вся Европа, весь Запад. Поэтому технологически я не могу сказать, что мы отстаем, но они сильные. Сейчас уже началось укомплектование специальных подразделений БПЛА, у нас они тоже есть. В основном туда идем не мы, 50-60-летние, а молодежь. Они более компетентны в этих вопросах, в электронике. Им дают время на обучение — тоже месяц.

На фронте ничего не скроешь

– Вы несколько раз говорили про настоящих русских мужиков. А татарстанцы как-то по-особенному себя показывают? Сплоченностью, боевыми навыками или еще чем-то?

– Я когда хожу по заводу и вижу наш татарстанский флаг, сразу подхожу, мы обнимаемся, начинаем общаться. Я сам татарин, но всегда говорю, что я «русский татарского происхождения». И там действительно много татар, они воюют так же, как и русские. Татарстан ведь чем отличается – у нас ведь браки все смешанные.

– Насколько я помню, у вас жена – крымчанка?

– Да, так и есть. Так что сложно сказать, ведь там у кого жена — татарка, у кого муж — русский. Можно даже сказать, что в каждом русском есть татарская кровь. И наоборот.

– Альфред Ракибович, я хотел спросить вот о чем. Как бы происходящее ни называли, это боевые, военные действия, убийства, жестокость. Как это все влияет на человека как личность? Человек ожесточается?

– Это сложный вопрос. На фронте все видно, все честно. Трусов там нет среди нас — он сразу уходит сам, в добровольческих отрядах таких нет. Ожесточается человек или нет… Скажу так — обостряется чувство справедливости. Раз мы здесь воюем, мы хотим, чтобы и к нам честно относились, справедливо относились. Вот это есть, это у каждого. Кто-то побывал на «передке» два раза, а кто-то один раз или вообще не был. Тогда начинают задавать вопросы. Или кому-то медаль дают, и бойцы спрашивают: «А за что ему медаль дали, если он на «передке» не был?». Вот такое есть.

Ты там ничего не скроешь свое поганенькое — оно сразу наружу выходит, и все это видят. От командования очень много зависит, комбат у нас справедливый в этом плане. Я начинаю что-то говорить, а он отвечает: «Что ты мне объясняешь? Думаешь, я не вижу, что ли, что этот на фронт не хочет? Все вижу». И никаких вопросов. Я пишу ему про водителя, который все время на позициях, рапорт на присвоение медали за отвагу, а комбат мне говорит, что еще месяц назад его представил.

А ожесточаются или нет – вы знаете, наше поколение 90-е годы прошло, само это оставило отпечаток. Честно говоря, когда все это началось, я даже обрадовался. Об нас 30 лет ноги вытирали, ни во что нас не ставили, а тут все сразу переломилось – это же справедливо. Нам обещали, что НАТО на месте останется, границы на Восток не сдвинутся. Сейчас Украину начали туда принимать, Грузию. Вот это несправедливость.

– Когда вы уехали из зоны боевых действий, что вы почувствовали? Там СВО, взрывы, смерти, и вдруг вы вернулись в родные края. Вы почувствовали облегчение?

– Я ехал к внуку, для меня главное было отвести его в первый класс. Я – человек военный. Когда мне друзья оттуда звонят, я радуюсь и хочу скорее вернуться к ним. Здесь с родственниками пообщался — все хорошо, но все равно туда тянет.

Недавно у меня два водителя уходили на дембель. Они сказали, что для них была честь с нами воевать. Сказали, что если мы останемся, они вернутся. Вот эти слова мне в самую душу запали.

Вопросы быта

– Вы упомянули про условия. Я хотел спросить про них несколько в ином разрезе – в бытовом. Как на фронте происходит ежедневная рутина? Где вы моетесь, где едите, спите? Как вообще проходит день в бытовом плане?

– У нас, добровольцев, есть точка дислокации, которая находится в 180 километрах от фронта. У нас происходит постоянная ротация, есть определенный срок нахождения на основной позиции – от двух до трех недель. Дислокация может быть в пионерлагере, казарме, школе, у каждого по-разному. У нас пионерлагерь был. Там все есть – и столовая, и душ, и все остальное.

На позициях все сложнее касательно быта. С питанием там все хорошо, там сухпай выдается каждый день. Бойцы приходят к месту, куда его привозят, берут воду, сухпай свой, хлеб практически всегда свежий подвозится. Хлеб я лично вожу из магазинов – по 30 буханок черного и 30 белых батонов. И картошка свежая есть, и все остальное. Все сами выносят на позиции и сами себе готовят на горелках. Сейчас с горелками проблем нет — гуманитарка приходит.

С помывкой на позиции, конечно, проблемы есть.

– А как на передовой можно помыться, постираться?

– Постираться – никак, но помыться можно. Есть так называемая «сухая помывка» — промышленность у нас уже это придумала. Есть специальные средства, ими протираешься – и готово.

– То есть без воды?

– Без воды. Во время стояния на позиции бойцы все равно по очереди ходят на завод, где наша промежуточная база. А там у нас ребята свою баньку сделали, и раз в недельку можно прийти, натопить и помыться в этой баньке. То есть с этим проблем сейчас нет. Но это у добровольцев в основном. Тут важно, что мы сами все это делаем.

Я туда привожу и бензин, и дизельное топливо, есть у нас гуманитарные квадроциклы, есть мотоциклы. То есть если приперло, приехал – помылся, и все нормально. А с питанием очень хорошо.

– А где вы спите там, на позициях?

– Спим в блиндажах из дерева, в спальном мешке. Добровольцам выдают определенную сумму денег, и на нее мы либо сами закупаем, либо позже стали выдавать вещами, в которые входит и спальный мешок.

Естественно, по гуманитарке иногда просят что-то определенное. Недавно просили привезти надувные матрасы. Я купил, но это не подошло — там их постоянно грызут мыши. На позиции очень много мышей, поэтому от этого отказались. В основном спят в блиндажах. Понятно, по очереди, всем спать нельзя, иначе придет ДРГ (диверсионно-разведывательная группа. — Ред.) и всех «вырежет».

Плюс дают отдохнуть добровольцам не только в отпуск. Допустим, на трое суток, если ты долго на позиции стоял, можно поехать в город — там квартиры снимают. Честно говоря, мы более привилегированные. Но с нас и спрос больше. Все добровольческие батальоны на «передке» стоят.

– Вы сказали, что разные и условия, и задачи у добровольцев, у мобилизованных, у контрактников, у бойцов ЧВК. Как складываются отношения между разными видами войск?

– Мы стоим вместе с мобилизованными, только мы на первых позициях, а они во втором эшелоне. Нормально, с комбатом, с зампотехом дружим. Мало того, если у кого-то боеприпасы определенного ранга кончаются, мы делимся. У них, например, пулеметных нет, а у нас минометных, и мы делимся. Мы все русские, мы все братья, естественно, какие могут быть вопросы. И продуктами тоже делимся, топливом.

– То есть конфликтов никаких нет?

– Да вы что! Никаких вообще, только дружба и помощь. Мы и раненых друг друга забираем. Как-то так получилось, что танк их обстрелял, а у нас рядом Урал эвакуационный стоял – техника должна всегда стоять, чтобы в случае нападения всех посадить и быстро увезти. У нас раненых не было, а у мобилизованных – пять человек. Мы посадили их в машину и отвезли в госпиталь.

«Для борьбы с укрофашистами всего хватает»

– Я хотел спросить вас про Соледар. В начале года, насколько я знаю, его брали бойцы ЧВК «Вагнер», а потом туда вошли вы. Там были бои с ВСУ. Можете рассказать, что там происходило?

– Сам Соледар полгода назад брали вагнеровцы. Они более молодые все и они штурмовики. Они взяли Соледар, а уже как они ушли, мы встали охранять эти позиции. Соледар был полностью взят, но он практически весь разрушен. Там не только наш диверсионно-разведывательный батальон «Енисей», там батальон «Скифы», который почти на 80% набран из крымчан. Есть батальоны «Сибирь» и «Ветераны».

Мы входим в бригаду «Сибирь». Первый заместитель командира бригады буквально два месяца назад получил Героя России. Он командовал батальоном «Сибирь», это было еще полгода назад, была сложная ситуация, и он вызвал огонь на себя. И они удержали свои позиции, тоже по Соледару.

– Насколько я знаю, там были соляные шахты, в которых были склады оружия?

– Шахты есть, насчет складов – не знаю. Но знаю, что в них даже танк может проехать. Там даже кафе-ресторан был. Это огромные соляные шахты, там же добывалась половина соли в СССР.

Сейчас на этих заводах мы живем, это уже не секрет. Там у нас пять-шесть госпиталей расположено. Это четыре километра до фронта, промежуточная дислокация. Там и техника наша стоит.

Кстати, техники хватает, что бы кто ни говорил. И танки, и артиллерия. Говорят, боеприпасов нет. Это не так — они тоже есть. Есть определенные типы боеприпасов, которых дефицит, но все равно для борьбы с укрофашистами всего хватает.

– Хотел уточнить насчет оснащения. Я не так давно общался с Рушаном Мингазовым. Он рассказал, что их добровольческий отряд оснащен по последнему слову техники благодаря крупным спонсорам из Татарстана, которые жертвуют большие суммы или даже закупают технику. У вас есть такие благодетели?

– Нет.

– То есть у вас ровно такое же оснащение, что и у основной армии?

– То, что касается стрелкового оружия, минометов, артиллерии, – у нас все есть.

– А беспилотники, глушилки и прочее?

– С беспилотниками нам помогают, спонсорская помощь идет, но не только из Татарстана, а со всей России. Нам помогают и с беспилотниками, и с тепловизорами, и с прицелами ночного видения. В Татарстане такого крупного спонсора у нас нет, но есть спонсоры – средние предприниматели. Вот они помогают. Те же колеса, про которые я говорил, – это огромные деньги. Для меня, по крайней мере. Их там было минимум на миллион рублей.

Я сейчас не просто в отпуск приехал, я разговаривал кое с кем. Как я уже говорил, у нас постоянно горят буханки, благо, водители успевают выскакивать. Вот сейчас нам пообещали три буханки, что тоже немаловажно. Новая буханка полтора миллиона стоит. Обещали УАЗ Патриот, который у меня сгорел, пригнать.

Еще за время отпуска я встретился с директором агрегаторного завода Георгием Муштаковым, и он готов к сотрудничеству. Сказал, что, если мы пригоним УАЗик, то он его полностью оснастит медицинским оборудованием, как делал уже до этого.

Еще казанцы сказали, что поставят некоторые лекарства, обезболивающие, которые необходимы на фронте.

Депутат – он и на фронте депутат

– Вам каким-то образом удавалось выполнять депутатскую работу, находясь на линии боевого столкновения?

– Отчасти да. Мы находились в пункте дислокации, бывшей школе штурмовиков, и его комендант воевал в Луганской армии и потерял там ногу до колена. Я у него спрашиваю: может, мы поможем чем-нибудь? Он ответил, что ездил в Москву за протезом, но ему почему-то отказали. Мы написали письмо на имя Владимира Владимировича Путина, рассказали, что человек без ноги. Это ведь второй Мересьев (Алексею Мересьеву во время Великой Отечественной войны ампутировали обе ступни, но, несмотря на это, он вернулся на службу. За время войны он совершил 86 боевых вылетов, сбил 10 самолётов врага: три – до ранения и семь – после. – Ред.).

И вот совсем недавно пришел ответ. Мне позвонили из госпиталя Вишневского, сказали, что к ним пришло письмо из аппарата президента, попросили телефон этого человека. Я, конечно, дал телефон, и теперь он будет с нормальным протезом. Вот это о депутатской работе – обращения писать надо, они все доходят.

Еще мы оказывали юридическую помощь бойцам, ведь не у всех из них есть высшее образование. Некоторые бойцы приходили на фронт, чтобы получить гражданство, их мы тоже консультировали. Это все я тоже считаю депутатской работой.

– Альфред Ракибович, напоследок спрошу: может быть, вы хотели бы к кому-то обратиться, что-то сказать?

– Я бы хотел семьям мужчин, которые хотят уйти на фронт, сказать, чтобы они их не отговаривали, чтобы человек уходил с чистым сердцем, чтобы родные, наоборот, поддерживали его решение. 

* Роскомнадзор запрещает называть специальную военную операцию России на Украине «нападением, вторжением либо объявлением войны»

---

Читайте также: Депутат-доброволец из Татарстана: У нас достаточно сил, чтобы прекратить СВО

---