Роман Качанов в первый раз приехал в Казань. Здесь он выступил с мастер-классом на творческой встрече в резиденции креативных индустрий «Штаб». До начала лекции режиссер рассказал KazanFirst о своем видении современного кинематографа и о том, как изменилась культура кино.
— В одном из интервью вы сказали, что ситуация в нынешнем отечественном кино печальная. Почему?
— Понимаете в чем дело — она перманентно печальная. Просто меняются печали. Более того, еще во время выхода «Прибытия поезда на вокзал Ла-Сьота» братьев Люмьер (немой короткометражный фильм 1896 года, один из первых снятых и публично показанных. — Ред.) все решили, что это дело гиблое, убыточное и никому не нужное. Поэтому традиция не меняется, просто меняются ракурсы печали. Я бы не сказал, что все так плохо.
— Социальное кино практически ушло с экранов. В российском кинематографе произошла некая замена жанров: авторское кино и артхаус конвертировались в хорроры и блокбастеры. Плохо это или хорошо?
— Как говорится, хороши все жанры, кроме скучного. Беда немного в другом. Упор идет не на хоррор или на экшн и не на отсутствие социального. Он идет не совсем на кино. Кинематографом сейчас называют все что угодно. Хорошо, когда кино — развлечение, но опять же у развлечений есть определенный критерий. Зрителям, грубо говоря, должно быть весело. А на социальном кино люди должны думать. Если людям не очень весело на комедии, а на другом фильме им не очень хочется думать, то дело, наверное, не в жанре, а в качестве продукта. Я по этому поводу больше расстраиваюсь. Расстраивает, что кинематографом называют то, что таковым не является.
— Например?
— Я не хочу переходить на конкретные личности и примеры. Люди сами догадаются. Что такое контрафакт? Это когда написано «гучи», одна буква заменена, но звучит все равно как «гучи». Так же и тут. Написано «кино», но по факту это какой-то другой продукт. Он не развлекает как интертейнмент — он скучный, не заставляет задуматься, как это делает социальное кино. Просто продукт ради продукта, чтобы выпустить его и впарить. Получил — больше ничего и не интересно.
— Вы можете определить для себя картины, которые выбиваются из этой тенденции?
— Это те, которые мы запоминаем, о которых говорим даже спустя 10 и 20 лет. Вот это и есть настоящее кино, а не то, что вышло за счет некорректной рекламы и забыто через две недели. Что-то друг другу показали и разошлись — это не кино.
— Критиковать российское кино — это уже некая традиция. Ругают за плохой сценарий и вычурные образы…
— Это скорее вопрос профессионализма. Я сам немного сценарист, иногда сам себя звал поиграть в кино, но все-таки в первую очередь я режиссер. Не могу говорить за других и отвечать на вопрос, почему у кого-то некачественный сценарий. Я всегда лично работаю со сценаристами или работаю сам с собой, когда я один сценарист, но это бывает редко. Обычно беру себе оппонента, причем достойного. Массовая продукция не может быть у всех одинакового качества.
— Хочется задать вопрос абстрактному, но вполне реальному зрителю: зачем он платит за плохое кино, расстраивается и снова платит. Вы понимаете его?
— Дело в том, что зритель не платит за плохое кино. Он не ходит на такое кино. За него платит бюджет, папа девочки главной героини, теща, кинооператор, а вот зритель никогда на плохое кино не пойдет. Зритель не смотрит кино, которое ему не интересно.
— Как изменились культура кино и зритель с советского времени?
— Советское кино закончилось в конце 80-х. Зритель изменился очень сильно. До 1989 года западного кино не было вообще. Его просто не показывали — был «железный занавес». А вот в начале 90-х появилось западное кино — и хорошее, и плохое, и старое, и новое, которого не было на протяжении 70-ти лет. Зритель посмотрел всю классику мирового кинематографа и стал абсолютно другим. На тот момент он перестал смотреть советское кино. В кризис 90-х люди посмотрели западное кино и стали искушенными. Зритель изменился в хорошую сторону.
— Считаете ли вы, что наши фильмы за границей не понимают?
— Это скорее заблуждение. Когда я привозил свои фильмы в другие страны, то был уверен, что там их ни хрена не поймут. Даже в тех же самых «ДМБ» и «Даун Хаус» много игры слов, которую сложно понять иностранцу. Но вы знаете, все прекрасно поняли. Немцы поняли, поляки, и это несмотря на чудовищный перевод. В общем, загадка.
— Современный подход к кинопроизводству — кино, снятое на телефон. Хороший фильм можно снять при любом бюджете?
— Абсолютно точно, равно как и плохое кино можно снять при любом бюджете (смеется). Сейчас на любой телефон можно снять кино. Бюджет скорее вторичен, но он нужен для определенных задач. Это зависит не от айфона. Камера есть, но нужен и свет — для съемки в помещении, например, а это уже траты на отдельное оборудование.
— Часто успешную картину начинают штамповать последующими частями. Получается плохо. Как пример — «ДМБ». Как воспринимаете их сейчас?
— Товар лежал под хорошим брендом — возвращаюсь к теме контрафакта. Если твой фильм начали копировать, выдавать за него что-то другое — это показатель того, что сделано было хорошо. Понятно, что «Адидасу» тоже обидно, когда какая-нибудь фирма продает кроссовки с четырьмя полосками и говорит, что это «Адидас». Но это все издержки, так что у меня противоречивые чувства по этому поводу. Обидно, что многие считают, будто другие части «ДМБ» снял я, ну да ладно. Может, сам где-то недоглядел.
— Какой вы видите современную молодежь?
— Молодежь прекрасна. Я испытываю прилив счастья и радости, когда общаюсь с молодыми людьми. Я вижу, как свободно и умело многие из них разговаривают на разных языках. Генерация, выросшая на фоне информационной революции, крутая. Современную молодежь отличает информированность. Предрассудков, которые есть у людей постарше, они просто не понимают. Я про предрассудки не в бытовом плане, а именно в идеологическом.
— Зрители могут ждать от вас новых работ?
— Я все время над чем-нибудь работаю. Всегда надо заниматься делом, но и фигней тоже иногда можно. У меня один фильм в монтаже. Сейчас хочу начать снимать новый. Как говорится, художник должен рисовать, режиссер должен снимать.
Comment section